Фома Филимонович тряхнул головой, потискал пятерней свою прокуренную бороду и пробормотал что-то себе под нос.

— А живой груз? — спросил полковник Решетов, пытливо заглядывая мне в глаза.

Сообразив, в чем дело, я сказал:

— Таня, покажи!

Таня вынула из рукава белку.

— Не об этом речь, — проговорил Решетов, сдерживая улыбку.

— Не понимаю, товарищ полковник… — попытался выкрутиться я.

— Эх, вы, а еще разведчик, — покачал головой Решетов. — Так знайте же, что если вы оставляете рацию партизанам, то это не значит, что мы лишились связи. Наши самолеты тоже хорошо оборудованы… Правильно, майор? — спросил он Петрунина.

— Так точно, товарищ полковник! — сказал Петрунин и виновато покосился на меня.

Я развел руками и сказал:

— Не знал я, что за такое короткое время среди моих друзей появится уже второй «предатель».

Решетов и Фирсанов рассмеялись.

Когда вывели Гюберта, он на мгновение сощурился от солнца, постоял на площадке трапа, а потом медленно спустился. Его подвели к Решетову. Рядом с Гюбертом поставили Похитуна. Как они отличались друг от друга! Гюберт стоял выпрямившись, надменно подняв голову. В лице его не было ни кровинки. Губы плотно сжаты. Приметный шрам четко вырисовывался на лбу. А Похитун походил на побитую собаку. Его тонкие и кривые ноги заметно дрожали в коленях.

— Если я не ошибаюсь, — обратился Решетов по-немецки к Гюберту, — передо мной стоит майор германской разведывательной службы Вильгельм Гюберт?

— Вы хорошо осведомлены, господин полковник, — с подчеркнутой вежливостью по-русски ответил Гюберт.

— Освободите им руки и отправляйте, — приказал Решетов. — Машина с охраной ждет у подъезда.

Два бойца повели пленных.

— И вы поезжайте, — сказал нам Решетов. — Вас тоже ждет машина. Поехали, товарищ Фирсанов!

Мы взяли из самолета свои вещи, попрощались с экипажем и, сопровождаемые Петруниным и Воронковым, тронулись к выходу.

Все чувствовали себя прекрасно, а когда въехали в Москву с ее широкими проспектами и просторными площадями, по-военному суровую и скромную, залитую ярким светом восходящего солнца, у меня на душе стало так легко и радостно, что захотелось петь. Вместе с Петруниным и Воронковым я едва успевал отвечать на вопросы, которыми засыпали нас Фома Филимонович, Таня, Логачев и Березкин.