Вскоре я обнаружил, что переношу спиртное уже не так, как раньше; хуже того – удовольствие от этого занятия стало блекнуть. Наверно, чисто психологическая реакция, решил я, упрямо отказываясь меняться. К окончательному решению меня подтолкнул настоящий кризис.

…Господин Кван тогда был в далеком отъезде. А я только что переехал в новый дом и на следующий день собирался устроить вечеринку. Внезапно меня начало жестоко тошнить – я проснулся ночью с ощущением, что вот-вот умру. Безусловно, вечеринку можно было отменить, но я не желал расстраивать праздник. Но также я не мог придумать и спасения от кошмарного Состояния. Я стоял в уборной на коленях и, сотрясаясь от озноба, ожидал, когда это начнется. Я ненавидел* когда меня мутит; и мне совсем не нравилось блевать. Чувствуя, как желудок корчится в сухих, бесплодных спазмах, я проклинал Квана.

«Знаю, это ты мне все подстроил, – с подозрением шептал я. – Или какой-нибудь твой сообщник сверху. Хорошо же: по рукам. Дай мне только поправиться до вечеринки, и я брошу пить».

К моему величайшему изумлению, на следующий день я чувствовал себя прекрасно. Я решил сдержать свое обещание – оно было ничем не хуже Любых других оправданий перед друзьями, которые в тот вечер не могли надивиться моей упорной трезвости.

Когда я решился на такое самопожертвование, с другими пошло гораздо проще. Постепенно я старался приводить мою жизнь в соответствие с путем, который я изучал. Конечно, было много ошибок, но я был настойчив. Господин Кван всегда делал особое ударение на дисциплине. Имея уже опыт собственных жертв, я понял: дисциплина – действительно синоним свободы. Самоотречение в чистом виде не имеет никакой внутренней ценности. Зато дисциплина и самоконтроль позволяют устанавливать себе цель и совершать все необходимое для ее достижения. Я ценил наши отношения с г-ном Кваном, и в этом заключалась часть причины, по которой я не возражал ничего против перспективы мяться в ожидании на углу улицы китайского квартала.

Наконец на ступеньках появился г-н Кван. Я тут же отставил свои воспоминания. Он был одет в тренировочный костюм и беговые туфли. Лицо у Квана было широким, почти квадратным, и красным. Меня всегда поражали его большие, неизменно блестящие глаза. Когда он пересек улицу, сердце мое опустилось: г-н Кван был в дурном расположении духа.

– Здравствуйте, Сифу, – уважительно поприветствовал его я.

– Эти люди не ведают, к кому пристают, – начал он без околичностей. Что случилось? У него неприятности? Но расспрашивать было невежливо.