— Да, его. Скажи, боярин, разве ты раздумывал бы о собственной жизни, ежели бы от тебя зависела судьба Руси?

— Нисколько, князь. Ибо нет большей чести для воина, чем умереть за родную землю.

— Тогда не будем терять времени.

Он громко хлопнул в ладоши, и перед ним выросла фигура одного из сопровождавших его дружинников.

— Десятский, сходи к огнищу. Скажи боярскому человеку Иванке, что боярин Боброк кличет его к себе.

Когда дружинник заспешил к костру, князь Данило спросил:

— Не выйдет ли у нас промашки с письмами? Уж больно хитер и недоверчив Адомас.

— Послания писаны самим Андреем Ольгердовичем, его почерк ведом Ягайле и Адомасу. Мою руку они тоже знают, поскольку не раз грамоты с моим письмом читали.

— А если схватят твоего Иванко живым и поднимут на дыбу? Не выдаст?

— Не тот он человек, чтобы предать русское дело. Потому и выбрал его, что не сомневаюсь в нем нисколько.

— Посылай, и да свершится то, что начертано каждому из нас судьбой.

Князь перекрестился и вздрогнул, так неожиданно появился перед ним Иванко. Был он в кольчуге, поверх нее распахнутый кафтан, на боку широкий меч, на голове дорогая соболья шапка.

— Готов ли в дорогу, десятский? — спросил Боброк.

— Да, боярин. И я, и верный вороной.

— Вороной на сей раз пускай отдохнет, пойдешь пешком. — Боброк осмотрел десятского с головы до ног, остановил взгляд на шапке. — Скажи, Иванко, дорога ли тебе шапка? — спросил он.

— Еще как, боярин. Это же твой подарок.

— Береги ее пуще глаза, избави бог потерять. Лишь в схватке с ворогом, когда собьют ударом меча, можешь расстаться с ней.

— Я лишусь ее вместе с головой.

— Все может статься, ибо опасно поручение, которое предстоит выполнить тебе. В шапку твою сотник Григорий зашил ночью письма, которые надлежит доставить в усадьбу князя Данилы. Знаю, далек и нелегок сей путь, немало опасностей встретится на нем. Потому еще раз говорю, всегда помни о шапке и письмах, что в ней.

— Когда выступать в дорогу, боярин?