В обыкновенной полотняной сорочке с вышитыми по вороту черными и красными крестиками, с наполовину открытой, подставленной ветру грудью, в лихо заломленной на затылок смушковой шапке, Диброва не спеша спустился с пригорка. Медленно двинулся вдоль настороженно встречающих и провожающих его глазами казачьих рядов, остановил коня против шведских пушек. Бывший сотник не первый раз участвовал в бою и понимал: не страшна казакам тысяча королевских кирасиров, что восседают за пушками на крупных одномастных конях, — быть им поднятыми вскоре на казачьи пики. Не пугали его и те несколько колонн шведской пехоты, которая, изменив первоначальное направление, спешила теперь на помощь своей кавалерии — валяться и ей, изрубленной, под копытами казачьих коней. Угроза заключалась именно в пушках: картечь, выпущенная в упор, сметет перед орудиями все живое. И дрогни, смешайся в этот миг казаки, шведская пехота остановит атакующих своими залпами и штыками, повернет их назад. А кирасиры, только и ждущие этого момента, бросятся преследовать и рубить отступающих.

Зная, что в сегодняшнем бою происходит его полковничье крещение, что на этой поляне ему суждено покрыть свое имя славой или навсегда расстаться с перначом, Диброва действовал согласно старой казачьей пословице: пан или пропал. Именно поэтому он решил лично возглавить атаку на шведские батареи. Оттого впервые за несколько последних лет оставил он в шатре свою неразлучную тонкую кольчугу, уже не раз спасавшую его от чужого клинка.

Диброва окинул взглядом готовые к бою орудия, замершую возле них прислугу, фейерверкеров с тлеющими фитилями в руках, королевского офицера-артиллериста с поднятой над головой шпагой. Они не спешили — ни шведский капитан, ни казачий полковник, одинаково понимая, что на разделяющем их расстоянии возможно произвести лишь один залп. Поэтому исход боя будет решен не тем, сколько атакующих вырвет из седел огненный шквал картечи, а отвагой и самопожертвованием, храбростью и презрением к смерти, всем тем, что, вместе взятое, именуется воинским духом и не поддается исчислению на штыки и сабли.

Натянув поводья, Диброва заставил коня заплясать на месте, вырвал из ножен саблю, повернул к лавам вмиг побледневшее лицо.

— За ридну Украйну! За казацьку волю! Слава!

— Слава! — загремело вокруг.

И от этого могучего тысячеголосого крика взметнулись с земли и заплясали над ней в хороводе снежинки. Со свистом вылетели из ножен казачьи клинки, легли меж конских ушей направленные вперед пики. Срываясь с места, ударили копытами в гулкую мерзлую землю кони, взвихрили позади себя снежную пыль.