И затем, через мгновение:

– Возвращайся в гавань, – сказал он Буту; – посмотри, не остался ли кто-нибудь, и если вдруг понадобится моя помощь, извести меня.

Бут вышел.

Когда начали петь петухи, то есть где-то уже к утру, Катон снова ненадолго задремал. Он ждал возвращения Бута. Бут вернулся и сообщил ему, что в окрестностях гавани все совершенно спокойно.

Тогда Катон велел ему уйти и закрыть за собой дверь спальни; отослав его, он снова улегся в постель, – поскольку он поднимался, чтобы встретить Бута, – как будто собирался мирно провести в ней остаток ночи.

Но едва дверь за Бутом закрылась, Катон достал свой меч и вонзил его в себя чуть пониже ребер; но опухшая рука и боль, которую она ему причиняла, помешала ему нанести себе достаточно уверенный удар, чтобы смерть настигла его немедленно.

Борясь с этой смертью, которая все не приходила, но послала вместо себя боль, Катон упал со своего ложа на пол, и опрокинул доску для черчения геометрических фигур.

На шум, вызванный падением доски, рабы, которым было поручено бодрствовать у дверей его спальни, громко завопили.

Сын и друзья Катона тут же бросились в его спальню.

Они увидели, что Катон лежит на полу, залитом кровью; его внутренности почти полностью вывалились из тела, но он был еще жив, и его еще не потускневшие глаза были широко распахнуты. Тогда они громкими криками позвали Клеанта; тот сразу примчался.

За это время они подняли Катона и снова положили его на постель.

Клеант осмотрел рану: она была ужасна, но внутренности не были повреждены, так что он подал знак не терять надежды. Затем он вправил его внутренности обратно в рану и зашил ее.

Все это происходило, пока Катон был в забытьи. Но вскоре он пришел в себя, и по мере того, как чувства возвращались к нему, он осознавал, что с ним случилось. И тогда, придя в ярость оттого, что он еще жив, он со страшной силой оттолкнул врача, снова разодрал рану, растерзал внутренности руками и испустил дух.

Весть об этой смерти распространилась с ужасающей быстротой. Едва о ней успели узнать домочадцы, все Триста, разбуженные посреди ночи, уже были перед его домом. Через мгновение весь народ Утики собрался там.

Были и громкие крики, и невнятные восклицания. Все в один голос называли Катона благодетелем и спасителем, единственным свободным и единственным неодолимым человеком, хотя в это же самое время стало известно, что Цезарь уже всего в нескольких милях от Утики. Но ни желание угодить победителю, ни стремление заключить с ним договор, ни взаимные распри и раздоры не могли ослабить уважение, которое они испытывали к Катону. Они покрыли его тело самыми дорогими тканями, устроили ему самые пышные похороны, и, не имея времени сжечь его и собрать его прах, они погребли его на берегу моря, в том самом месте, где во времена Плутарха еще можно было видеть статую Катона с мечом в руке. И только выполнив этот свой последний прискорбный долг, они занялись собственным спасением и спасением своего города.