— Сибирский хлеб и семена для весеннего сева — это наше спасение и наша опора в Генуе… (В это время в Генуе должна была начать работу международная экономическая и финансовая конференция с участием советской делегации.) Щетинкин организовывал субботники по расчистке путей от снега. Они отправили тогда более четырех миллионов пудов семян…

— Сибиряк сибиряка видит издалека! — произнес Дзержинский шутливо, когда Щетинкин вошел в его кабинет. — Присаживайтесь, Петр Ефимович, разговор предстоит долгий.

Знакомые миндалевидные глаза, острая, отогнутая назад бородка и в общем-то неулыбчивое лицо. Он сразу приступил к делу. Они знали друг друга, и предаваться воспоминаниям о горячих сибирских деньках не имело смысла.

Так как Щетинкин продолжал стоять, Дзержинский выпрямился во весь свой высокий рост и сказал:

— Плохо в Сибири, плохо. Колчаковщина глубоко пустила корни. Судили вы колчаковских министров, да к некоторым проявили мягкость, а они подняли голову, обнаглели. У них есть вдохновители: японские генералы. Да и не только…

Обстановку в Сибири Петр Ефимович знал. Остатки разбитых банд продолжали скрываться в тайге, готовить казачьи мятежи. В прошлом году японское правительство сообщило, что готово признать Советскую Россию, но на определенных условиях… В конце концов японцам пришлось согласиться на эвакуацию своих войск с Северного Сахалина, правда, они выторговали право на эксплуатацию пятидесяти процентов площади нефтяных месторождений на острове. И в то же время японцы создавали в Маньчжурии плацдарм для нападения на СССР, пачками засылали своих шпионов на Дальний Восток и в Сибирь.

— Вы — прирожденный чекист, — сказал Дзержинский. — Ваш опыт борьбы с контрреволюцией в Сибири — свидетельство тому. Сибирь знаете. Что очень важно в нашей работе. Назначаетесь начальником штаба войск ГПУ Сибирского пограничного округа!

Значит, все-таки Сибирь… Нет, Щетинкин не вздохнул с облегчением. Казалось, пошлют в обычный воинский округ, с пехотой, кавалерией, где занимаются боевой и политической подготовкой…

И теперь здесь, в кабинете Феликса Эдмундовича, он вдруг понял, что с самого начала был чекистом, еще с Ачинска… Эта работа, вернее, вечная война с контрреволюцией влекла его. Только тут он мог в полную меру проявить свои способности. Ведь и воевал-то он всегда не числом, а умением, брал изобретательностью, хитростью.

— Я постараюсь оправдать доверие партии, — сказал он.

Щетинкин с семьей переехал в Новосибирск.

Внешне жизнь Щетинкина была бедна событиями. Каждый день — горы докладных записок на столе.