Под яблонями, над смородиной, вокруг беседки — куда ни глянь, роилась вертлявая мошкара. Эти шевелящиеся клубки не видно в воздухе, пока их не замечаешь. Стоит обратить внимание на одну черную точку, как убеждаешься, что сад буквально набит мошкарой. Солнце увеличилось, побагровело у горизонта. Закаты и рассветы бывают спокойными, теплыми, а бывают тревожными, как теперь.

Опершись на руку и подобрав ноги, Алена тоже села. Немножко сбоку от Сергея, чтобы не заслонять ему вида на сад.

— Что с тобой, Сережка? Ты какой-то странный сегодня. Ты не заболел?..

Сергей глядел вдоль дорожки, которая терялась в смородиновых кустах. Мотнул головой: нет… Через минуту рассеянно спросил:

— Где, бабка Федоровна говорила, родимое пятно у святого?

— Вот тут… — Алена показала на лоб около виска. Подождала. — Ты злюка, Сережка. Когда ты занимаешься каким-нибудь делом, ты окунаешься в него и ничего не хочешь видеть, ничего понимать… — Она умолкла на полуслове. — Ты не слушаешь меня?

— Слушаю, Алена… — ответил Сергей.

Медленными щипками Алена нарвала горстку травы в кулак.

— Обижаешься на меня, да?

Сергей помедлил.

— Я же недоразвитый, Алена… Что мне обижаться? — Он взглянул на нее и этим как бы смягчил упрек. Но Алена повернулась боком к нему, обхватила колени руками и зарылась в них лицом.

С улицы доносился переменчивый — то усиливающийся, то вдруг ослабевающий — шелест воды по автомобильному кузову. А мошкара была, наверное, не бесшумной, потому что в воздухе слышался едва уловимый звон со всех сторон.

Алена выпрямилась, посмотрела на него, и глаза ее были мокрыми.

— Сережка! Мне очень плохо!.. — сказала она.

Сергей куснул губы.

— Я знаю, Алена…

— Нет, ты не знаешь!

— Знаю, — повторил Сергей. — Только не плачь, пожалуйста. Я, когда ты плачешь… Ну, не могу объяснить. Я, правда, не привык.

Алена утерла глаза ладошкой, повторила:

— Очень мне плохо, Сережка…