– Не так! – гремел режиссер. – Снова!

– Где же Миша?

– Где тревога?.. Тревоги больше!

– Где же Миша?

– У вас глаза смеются, как у распоследней дурочки! Надо боль!

– Где же Миша? – почти взвыла девчонка–актриса.

– А–а, черт! Мотор!

– Где же Миша? – у девчонки чуть не льются слезы.

– Стоп! Снова!

Мучил девчонку кудлатый очкарик в грязно–сером пиджаке и фиолетовых джинсах, а она всё не могла как надо спросить о Мише.

«Ну и ну…» – подумал тогда Генка. Волшебное сияние экрана померкло. То, что в школьной самодеятельности волновало, теперь представилось совсем в другом свете, поэтому он нисколько не огорчился, когда после второго тура специальных испытаний не нашел в списках своей фамилии

Из раздумий, в которых Геннадий провел несколько дней и ночей, вывел клич провалившихся в первом туре «Не окончен набор в школе–студии Немировича–Данченко!»

В учебной студии МХАТа ещё шли приемные испытания. Изгнанников из ВГИКа согласились выслушать. В зале было много народу. Впереди сидели напудренные старички и старушки – приемная комиссия, а сзади толкались студенты со старших курсов, пришедшие послушать молодую смену.

Читали с завыванием «под Беллу Ахмадулину» «Антимиры», с нарочитым оканьем – отрывки из «Владимирских проселков» и совсем неизвестных Генке поэтов.

Абитуриенты заламывали руки, плакали неподдельными слезами, бросались к роялю и что–то выкрикивали под дикий аккомпанемент.

Генка загрустил. Куда ему тянуться до этих…

Когда вызвали его, он стушевался совсем. Вместо того чтобы правильно назвать басню, которую выучил к экзаменам, он испуганно пролепетал

– У мельника вода плотину прососала… Басня…

После всего, что здесь читалось, рвалось и пелось, басня ударила по слушателям словно обух по голове. На какое–то мгновение воцарилась тишина, потом зал будто взорвался. На испуге Генка прочитал всю басню, а хохот не смолкал.

Председатель комиссии, вытирая платком глаза, махнул рукой. Этот жест Генка истолковал как просьбу выйти вон. Он хлопнул дверью и очутился в коридоре.