— Я не мог, — сказал он, — покинуть этот дом, не высказав вам, ваше преподобие, мою смиренную благодарность за проповедь, которой вы сегодня осчастливили нас.

— Я не заметил вас в церкви, сэр, — возразил пастор.

— Его светлости маркизу было угодно почтить меня местом в его личной галерее, — скромно молвил Далыетти.

Священник почтительно склонил голову, зная, что подобной чести удостаиваются только лица очень высокого звания.

— За время моей скитальческой жизни, — продолжал капитан, — мне доводилось неоднократно слушать проповедников различных вероисповеданий — лютеран, евангелистов, реформатов, кальвинистов и прочих, но никогда еще не слышал я проповеди, подобной вашей.

— Не проповеди, а поучения, достопочтенный сэр, — произнес пастор, — наша церковь называет это поучением.

— Как ни называй, — сказал Дальгетти, — во всяком случае, это было ganz fortre flich, как говоря г немцы; и я не могу уехать, не засвидетельствовав вам, как глубоко взволновала меня ваша душеспасительная проповедь и как я искренне раскаиваюсь в том, что вчера за вечерней трапезой я как будто не выказал достаточного уважения, подобающего вашей особе.

— Увы, достопочтенный сэр, — отвечал пастор, — в сем мире мы блуждаем, как тени в долине смерти, не зная, с кем нас может столкнуть судьба. Поистине, нет ничего удивительного, если мы подчас пренебрегаем теми, кому оказали бы глубокое уважение, знай мы, с кем имеем дело. Вас я склонен был принимать скорее за безбожного приверженца короля, нежели за благочестивого человека, почитающего господа бога даже в лице ничтожнейшего слуги его.

— Таков уж мой обычай, ученейший муж! — отвечал Дальгетти. — Ибо, состоя на службе у бессмертного Густава Адольфа… Впрочем, я, кажется, отвлекаю вас от ваших благочестивых размышлений? — На сей раз затруднительные обстоятельства, в которых капитан очутился, победили в нем желание поговорить о шведском короле.

— Ничуть, достопочтенный сэр, — возразил пастор. — Позвольте вас спросить, каков был распорядок у этого великого государя, чья память так дорога каждому протестантскому сердцу?

— Утром и вечером барабан созывал нас на молитву, сэр, точно так же, как на перекличку; и если солдат проходил мимо капеллана, не поклонившись ему, то его на целый час сажали на деревянную кобылу. Позвольте, сэр, пожелать вам доброго вечера — я принужден покинуть замок, ибо пропуск мне уже вручен Мак-Каллумором.

— Подождите минутку, сэр! — остановил его проповедник. — Не могу ли я чем-нибудь засвидетельствовать мое глубокое уважение ученику великого Густава Адольфа и столь прекрасному ценителю благочестивого красноречия?