— Значит, Лалилу нужно принести в жертву Ледяным Богам? — настаивал тот же голос.

Урк покачал головой, затем заявил, что не уверен, так ли, но что неплохо было бы ее принести в жертву, если Ви согласится.

— Почему? — не унимался голос. — Ведь она предупредила нас о нашествии рыжебородых и собственной грудью приняла копье, которое должно было пронзить Ви.

— Потому, — ответил Урк, — что после каждого великого события боги требуют себе жертвы. Рыжебородые все перебиты, ни одного не осталось в живых. Лучше принести в жертву чужестранку Лалилу, нежели кого-нибудь из племени.

В толпе был Моананга.

Услыхав эти слова, он подошел к Урку, схватил одной рукой за бороду, а другой ударил по лицу.

— Слушай, ты, старый дурак, если кого-нибудь уж принесут в жертву, то скорее всего тебя, потому что ты — враль и рассказываешь народу небылицы и вздор. Ты прекрасно знаешь, что Лалила, против которой ты подговариваешь народ, спасла жизнь Ви и спасла жизнь всем нам. Уже раненная, она дала нам совет, как победить врагов. Если бы не она — никого из нас не осталось бы в живых. Ты — паршивая собака!

Моананга еще раз ударил Урка по лицу, опрокинув старика на песок, и ушел. А слушавшие приветствовали его речь одобрительными криками, как раньше приветствовали слова Урка.

Такова психология первобытного народа.

В это мгновение появился Ви.

Урк поднялся и начал славить Ви, говоря, что такого вождя не бывало в племени с самого начала его дней. Народ сбежался и подхватил хвалебную песнь Урка. К песне присоединились даже раненые, ибо знали, что если бы не Ви, то им и их женам пришлось бы худо.

Да, как бы они ни ворчали, они твердо помнили, что спас их Ви. И они все помнили, что сам Ви обязан жизнью Лалиле.

Ви слушал их восхваления, но не отвечал. Он оттолкнул от себя женщин, пытавшихся поцеловать ему руку, и подошел к убитым. Посмотрел на них, приказал похоронить и, не говоря больше ни слова, стал осматривать раненых.

Ви был грустен, и слова Ааки причинили ему немалую боль. Он хотел остаться верен клятве и не знал, как ему поступить.

С того дня Ви стал молчалив, ибо на душе его было тяжело, и он боялся говорить, чтобы не выдать грусти. Он сторонился людей и много ходил один или с Фо. Сын, казалось, был единственным дорогим, что осталось ему.

Ви снова стал ходить на охоту, как в те времена, когда еще не был вождем. Он говорил, что сидение в пещере портит ему и здоровье, и настроение и что он как лучший охотник племени должен помогать народу, раз грозит голод. Охота бывала неудачна: олени, очевидно, в связи с плохой погодой, ушли из лесов.