— Это значит, — сказал мальчик со добродушной улыбкой, — что у меня есть к вам письмо.

— Письмо ко мне? — вскричал молодой человек, вздрогнув. — Правда?

— Вот оно.

Мальчик подал ему запечатанное письмо. Филипп схватил его и прочел с безумной радостью.

— Добрая, милая Хуана! — прошептал он, покрывая письмо поцелуями. — Итак, ты видел ее, Шелковинка?

— Кого? — спросил мальчик с лукавым видом.

— Ту даму, которая мне пишет.

— Разумеется. Уж как она вас любит, капитан, да какая она прекрасная и добрая! Это она меня прислала.

— Она ничего тебе не сказала?

— Извините, она все говорила о вас. Я никогда не закончу, если стану повторять.

— Но ты знаешь, по крайней мере, где она живет?

— Еще бы, ведь я жил у нее в доме! Я без труда отыщу ее.

— Ты останешься со мной. Мы будем говорить о ней; ты мне все расскажешь, не правда ли?

— Буду очень рад, если это доставит вам удовольствие, капитан.

— Я позабочусь о тебе, ты славный мальчик.

В тот же день пушечный выстрел с адмиральского фрегата призвал все экипажи на корабли. Флибустьеры запаслись провизией, взяли с собой пленных, и флот снялся с якоря, оставив перед Маракайбо только один корабль, чтобы не допустить возвращения испанцев и обеспечить владение городом.

Донна Клара на бригантине, которой командовал Данник, в сопровождении своего верного Бирбомоно хотела следовать за экспедицией. Флибустьеры приняли это намерение с криками радости и признательности.

Переезд продолжался три дня. Наконец вдали показался город с многочисленными пригородными домами, опоясывавшими его. Монбар умолчал о сведениях, которые сообщил ему Шелковинка, и строго наказал Филиппу никому ничего не говорить, что тот позаботился исполнить. Он прекрасно понимал, как важно хранить молчание в такой серьезной экспедиции, где малейшее затруднение могло привести в уныние его товарищей, как бы храбры они ни были.

При виде мер, принятых испанцами для обороны, — затопленных водой полей, испорченных дорог, палисадов и батарей, установленных на берегу, — Береговые братья на несколько минут испытали неизвестное им доколе ощущение просто-таки панического страха, такого сильного, что Монбар понял, что все может погибнуть, если не поправить дела самым скорым образом.

Флаг, поднятый на адмиральском фрегате, тотчас созвал на военный совет всех капитанов флота и самых храбрых флибустьеров, участвовавших в экспедиции.