Светлый фон

– Ничего, ничего. Я просто уточняю. Ключи от сейфа вы ему тоже передавали на воздухе?

– Да, у пруда. А возвратил он их мне у продовольственкого магазина.

Шелестов кивнул несколько раз головой и закурил новую папиросу.

– Фотоаппарат Шараборин держал при себе или передавал вам? – спросил он после небольшой паузы.

– О! Шараборин хитрый человек.

– То есть?

– Он знает, что надо держать при себе.

– Значит, надо понимать, что фотоаппарат в ваших руках не был?

– Ни разу.

– Ясно.

– А зачем Шараборин взял деньги у убитого Кочнева?

Белолюбский усмехнулся, и лицо его приобрело сейчас то выражение, которое впервые там, на руднике, в кабинете Винокурова, даже понравилось Шелестову.

– Хитрость придумал. Рассчитывал на то, что следствие придаст убийству Кочнева уголовный характер и пойдет по неправильному пути. Убит, мол, с целью ограбления.

– Интересно, интересно… Коварный человек ваш Шараборин, – задумчиво произнес Шелестов. – Ну, а теперь расскажите мне по порядку, как вы дошли до жизни такой? Все, все расскажите. Кто вы, в конце концов по профессии, чем занимались, откуда родом. Учтите, что рано или поздно это придется рассказывать. А время у нас есть.

– Вывертывать себя наизнанку? – спросил Белолюбский.

– Если вам это сравнение нравится, – пожалуйста.

– Тогда разрешите мне еще раз закурить. Я покурю, подумаю. Конечно, жизнь это такая штука, что запомнить ее всю невозможно. Из-за давности времени многое выпало из памяти, но кое-что и осталось.

– А вы постарайтесь вспомнить, – посоветовал Шелестов.

– Постараюсь, – согласился Белолюбский и прикинул: "Мягко стелет, да как бы спать было не жестко. А какой выход? Опять путать? Путать все, с начала до конца? А вдруг ему обо мне известно больше, чем я думаю? Как тогда? Можно ли тогда рассчитывать на какое-то снисхождение и надеяться на то, что он снимет наручники? Едва ли. Ну, и наконец, это же просто беседа. Протокол-то он не пишет. А если мне не удастся вырваться, я заговорю по-другому".

Он жадно выкурил папиросу и начал рассказывать о себе. Но рассказывал неохотно, лениво. Он не говорил, а как бы жевал жвачку, липкую, тягучую. Складывалось впечатление, будто слова застревали у него в горле и он не находил в себе сил вытолкнуть их оттуда.