…Разведчик Ковальчук три недели назад выбросился ночью с парашютом под Борисовом и достиг земли уже мертвым: его сразила в воздухе вражеская пуля. Радистка Вера Серебрякова, прыгнувшая весной этого года в районе Чернигова, спустилась на минное поле и мгновенно погибла. Младшего лейтенанта Остапенко парашют отнес в расположение фашистского концентрационного лагеря. Он упал на колючую проволоку, повис на ней и, окруженный врагами, застрелился.

А разве думали Ковальчук, Серебрякова и Остапенко, отправляясь на задание, что идут они в свой последний путь?

Переживания Тумановой как бы вращались по кругу: секунды какой-то неопределенной слабости чередовались с моментами твердой решимости.

Подсознательно Юля чувствовала, что она найдет в себе силу и твердость. И это ощущение было самым главным.

— Ты не уснула? — спросил капитан, проводя рукой по ее волосам.

— Что ты! Какой тут сон! — улыбнулась Юля.

Дмитриевский сжал ее руку. Он вложил в это пожатие все: свою любовь, свое уважение перед ее скромным мужеством и все-таки спросил:

— Не трусишь?

— А если и трушу, то не скажу.

— Понимаю тебя, Юленька, и прошу об одном: будь осторожна, проверяй и выверяй каждый свой шаг, прежде чем сделать его. Ведь ты одна у меня на свете. У тебя есть я, брат, мать, а у меня никого.

— Одна… одна… — повторила Туманова. — А как ты меня называл, когда я стала работать у вас? Помнишь?

— Помню. Недотепа. Но ты ведь и впрямь была тогда несмышленыш, всему удивлялась, не понимала, как надо хитрить с врагом, как обманывать его.

— А теперь?

— Ну, а теперь — дотепа! Теперь ты умница. Но и умники должны быть осторожны.

— А ты будешь мысленно помогать мне?

— Ежечасно! — горячо воскликнул Дмитриевский. — Ты знаешь, что я делал, когда зимой из-под Сухинич ты одна улетела в тыл? Я был с тобой мысленно все время, я наблюдал за тобой, считал минуты, часы, сутки. Помнишь, незадолго до твоего вылета мы ходили в лес? Так вот, когда ты улетела, я покоя не мог найти себе. Рано утром, до начала работы, стану на лыжи и по твоему следу туда, в лес. Стоят те самые заснеженные ели, под которыми мы проезжали, виднеются две полоски от твоих лыж, я иду по ним один, совершенно один, а кажется мне, что ты идешь тут же. А потом вернусь в ту избу, где ты жила, на окраине Сухинич, и смотрю на твою фотографию. И спать не могу, и чудится мне всякое. Или среди ночи бегу к радистам, нет ли от тебя весточки…

Со стороны палатки дежурного по аэродрому послышались голоса, и Дмитриевский умолк. Он повернул голову и увидел луч ручного фонаря, острой полоской проколовший темноту.