Христина сидела, подобрав под стул ноги в потрепанных туфлях, то и дело натягивала на колени подол черного платья, поправляла обожженные щипцами желтые кудряшки и явно не знала, о чем говорить с комиссией.

Стиг — красный, в крахмальном воротничке, упиравшемся острыми концами в шею, потел от волнения и громко расхваливал пунш, которым угощала его при жизни старуха Энгберг.

— Христина знает рецепт, — хвастал он. — Сделай сегодня же, Христина, слышишь! Вам, господа, понравится. Просто чудо!

Улучив момент, когда Стиг переводил дух, чтобы снова заладить насчет пунша, я сказал:

— Слыхали? К нам пароходы идут из Америки.

Пусть знают, что шкипер Ларсен имеет представление о событиях.

— Помощь Европе, — кивнул чиновник. — В соответствии с планом Маршалла.

План Маршалла! Слыхал я о нем, да вот беда — не держатся у меня в памяти такие слова, хоть убей! Чтобы не оскандалиться, я перевел разговор на автобус, упавший в воду.

— Хотите анекдот? — откликнулся чиновник. — Двое едут в поезде. Один говорит: «Я всем своим состоянием обязан железнодорожному транспорту». Второй спрашивает: «У вас, очевидно, железнодорожные акции?» — «Нет, — отвечает тот, — мой дядя лишился жизни во время крушения и оставил мне свою усадьбу».

Он снисходительно оглядел нас, словно спрашивая: ну, каков анекдот? — но никто не смеялся. Горбун открыл рот, и мы все вежливо молчали, предоставляя господину чиновнику смеяться первому. А он, должно быть, и не собирался. Он посидел некоторое время с открытым ртом, закрыл его, не проронив ни звука, и припал к описи. Он дочитал ее до конца и объявил, что мы будем проверять наличие имущества.

— Тащи-ка нам чернила и перо, голубчик, — бросил он Стигу.

И повозились же мы! Накопилось же хлама у старой Энгберг! Через несколько минут наши руки стали черными, а в горле саднило от пыли. Она поднималась клубами, когда мы вытряхивали на пол добро из ящиков комода. Чего там только не было! Пряжки, пузырьки из-под лекарств, страусовые перья, груды ломаных ножей и вилок. Но не подумайте, что старая Энгберг была бедна! Нет, она боялась воров и хранила свои ценности в тайниках, а в комод, стоявший на виду, сваливала разное старье. Покончив с комодом, мы занялись шкатулками, кошельками, сумочками. От них пахло мышами, на коже зеленела плесень. Старуха Энгберг прятала их всюду — за портретом короля, под кроватью, в погребе. В одной коробке были негодные банковые билеты, затрепанные доне?льзя, с оторванными номерами, и тут же лежали брошки, золотые и серебряные кольца.

Из другого ящика вынули ожерелье из янтарей, очень крупных, и в самом большом камне, величиной с голубиное яйцо, застыл муравей, неведомо как попавший туда. Все подивились на муравья, а бухгалтер с лесопилки сообщил, что такие янтари с запекшимися в них насекомыми встречаются редко и потому дорогие. Я тоже взял ожерелье, чтобы поглядеть поближе, но тут истлевшая нить не выдержала и янтари брызнули на пол. Я извинился за свою неловкость и хотел подобрать, но Стиг первый ринулся за ними. Он поднимал их, ползая на четвереньках, и считал вслух.