Мокрота и холод заставили меня очнуться; не знаю сколько времени я пролежал без сознания. Я притронулся рукой к нестерпимо болевшей голове и нащупал огромную шишку, шедшую от затылка до уха, к шее прилипла кровь; руки, лицо и вся одежда тоже были покрыты кровью, смешавшейся со снегом и грязью.

Вокруг меня было совершенно темно, холодно и мокро. Где я был? И что со мной произошло?

Я стал ощупывать все вокруг себя, стараясь понять, где я нахожусь. От одного из моих движений развалился снежный свод, образовавшийся над моей головою, и показался тусклый свет. Оказалось, что ураган вырвал с корнем дерево и я оступился и упал в образовавшуюся при этом яму. Надо мною возвышалось облепленное землей, устланное снегом, увешанное ледяными сосульками сплетение корней. Я ухватился за этот корень в ту самую минуту, как дерево обрушилось под тяжестью бури, и толстый сук, лежавший поперек впадины и защищавший ее от снега, по-видимому, ударил меня тогда по голове.

Лежать мне было чертовски неудобно: ноги торчали вверх, туго набитый дорожный мешок перекинулся через голову и тянул меня вниз, больная нога распухла и старая рана в колене жестоко ныла. Я промучился около часа, стараясь выбраться на поверхность.

Благодаря всей этой возне я сильно согрелся; но, когда выполз, содрогнулся от жестокого холода, нанесенного ураганом. В лесу все еще бушевало, носились облака снега и гудело в сучьях исполинских деревьев. Куда девались мои товарищи?

Я звал и кричал, охрип от крика, бесцельно блуждал во мгле метели, падал в снежные сугробы, натолкнулся на пару волков, спрятавшихся за зарослью молодых сосен. Они, по-видимому, испугались меня не меньше, чем я их. Нерешительно постояли, оскалив зубы и сверкая глазами, потом удалились. Измученный, я пополз назад к своему единственному убежищу. Забравшись туда, я с невероятными усилиями развел огонь. Мне удалось согреться и заснуть.

Вдруг меня кто-то хлопнул по плечу. Раздался громкий, радостный голос: «Черт побери, парень, неужто это ты!?»

Я открыл глаза и увидел над собою знакомое лицо. Я вскочил, закричал и обвил руками мощную фигуру Гуллисона. Он стал звать голландца. «Пайт, наш мальчишка нашелся, да при нем еще и мешок с припасами. Спустись-ка сюда! Не можешь, что ли?»

С грубоватой нежностью он погладил меня своей лапой по лицу, едва не переломил мне носа, потом стащил ко мне голландца. «Его дело плохо — шепнул он мне по-немецки. — На него навалился ствол, и думаю, что он… ну, словом!..»

Затем мы уселись, и пошли рассказы. Свет моего огня привлек их к моему логовищу. Они провели кошмарную ночь под открытым небом. Голландец слушал, молча, скорчившись. Иногда он хватался рукой за живот и со стоном нагибался вперед.