Наконец, когда они добрались до набережной гавани, окруженной стенами, где стояли огромные разоруженные корабли, зловещие, как развалины, их остановил патруль, невидимый в своем прикрытии:

— Стой! Кто идет?..

— Офицеры.

— Пароль?

Они шли друг за другом. Солдат ждал их с ружьем наперевес. Л’Эстисак тихо сказал:

— Фонтенуа.

Солдат отвел голубую сталь штыка, направленного ему прямо в грудь. И снова водрузил ружье на плечо. Оба офицера прошли мимо него. Тонкий серп луны сиял в небе, где чернел воздушный силуэт подъемного крана.

Л’Эстисак снова начал думать вслух:

— Как странно меняется вся жизнь, когда в доме есть женщина.

— Еще бы! — ответил Рабеф с горечью.

Герцог взглянул на него.

— О чем вы думаете, старина?

— О себе, — сказал врач. — Это не особенно интересная тема.

Л’Эстисак все смотрел на него:

— Но ведь маленькая Селия вам все-таки нравится?

— Нравится. Но я-то не нравлюсь ей.

Герцог слегка пожал плечами:

— Вы слишком многого требуете от нее, друг мой!.. Что ж — вам, значит, хочется любви? Взаимной любви? Ах, лекарь! Не будем искать философского камня. Вы сами только что сказали, что я моложе вас: а я уже отказался от мысли делать золото. И все же я чаще, чем полагалось бы мне, плакал во время второго акта Тристана. В жизни бывает так мало дуэтов, даже вагнеровских. Нет! Я больше не жду Изольды. Я даже не пытаюсь мечтать под тенистыми дубами сказочного леса; с меня довольно и прозы. Я покорился этому. И благодарил бы Бога, если бы мне было дано, как и вам — без всякой оглядки, — занять мягкое хозяйское кресло на вилле Шишурль и долго отдыхать там, сколько захочется, до самого конца.

Рабеф поднял брови:

— Кто же вам мешает?