Пять часов по-турецки. Я никогда не плыл по Босфору в такой поздний час. Все деревушки затихли, все огни погасли. Даже морские ласточки спят, и я не слышу шелеста их крыльев, задевающих воду.

Канлиджа… Давеча, поднимаясь вверх по Босфору, мы шли далеко, у другого берега. И потом тогда было слишком светло, а теперь, в этой густой тьме, я не могу устоять против своего желания… Я задену концом весла ограду сада, и если спящая там, в павильоне, услышит этот звук, она подумает, что запоздавший рыбак подгоняет свою лодку…

Что такое, окна павильона освещены? И открыты… так поздно? А ведь в этом доме, где друг друга так ненавидят, не засиживаются долго по вечерам… Все равно, я проеду совсем близко. Мой каик невидим, бесшумен и невидим; мои глаза, привыкшие к темноте, едва различают силуэт Османа, сидящего впереди меня.

Тише… тише… Я хочу постоять под освещенными окнами… может быть, кто-нибудь облокотится на подоконник…

А… а!..

Двое!.. В комнате двое… Она и мужчина. Да, мужчина. Чернович…

Чернович… Леди Фалклэнд и князь Станислав Чернович… Я их вижу ясно. Они стоят, обнявшись… На ней открытый расстегнутый пеньюар. Я вижу обнаженную грудь…

…Я… я… я сломал ноготь о борт каика…

…Это… Да… черт возьми, это недурно! Рено де Севинье Монморон рогат. Да, рогат, даже не получив анонимного письма… Это еще забавнее!

Глупец… сорок пять лет… сорок пять лет. Это урок… А ему сколько, Черновичу? Двадцать пять, да… Урок, жестокий урок…

Да, жестокий… моя гордость истекает кровью… И еще что-то, не только гордость…

О, я совладею с этим. Нет, я не уйду отсюда так скоро. Меня не заметят: ночь слишком темна, а их альков слишком освещен, даже иллюминирован… три лампы… Я хочу изжить эту боль до конца.

Они разомкнули объятия. Она беспечно подходит к отрытому окну и смотрит в ночь, смотрит на меня. Он неподвижен и глядит на нее. Я слышу его слова:

— О чем вы думаете, красавица моя?

Она отвечает. Тем чистым, мечтательным голосом, которым говорила мне вчера. «Дайте мне вспоминать», — она отвечает:

— Я думаю о том, что вы не очень меня любите. Я думаю, что вам почти все равно, что я ваша… не правда ли, Ста?.. Меня так легко было взять. Я ведь была так слаба, так жаждала ласки… И это было не интересно для вас, и скоро вам надоело. Давно уже… Мне даже кажется, что вы не слишком радуетесь, добившись этого свидания, которого домогались так страстно, — свидания здесь, в моей спальне.

Он возражает. Кажется, он говорит какие-то нежности. Но я не слушаю его слов: я вслушиваюсь только в ее голос, звуки которого я так люблю…