— Прошу вас! Ваше превосходительство… Вы сейчас поймете почему…

Я медленно, очень медленно вынимаю из смокинга большой ярко-красный бумажник…

— Ах, я ошибся! Этот бумажник… (я кладу его на стол, на виду, перед глазами Мехмед-паши)… Мои деньги не здесь…

И плачу турецким фунтом, вынув его из жилетного кармана. Мехмед-паша, стоя неподвижно, онемев, молча смотрит на красный бумажник. Его глаза пронизывают меня.

Я жду его решения одну, две, три минуты. Потом молча кланяюсь. Он тоже кланяется, очень серьезный.

— Господин полковник, да будет над вами милость Аллаха!

XLII

XLII

Пятница, 16 декабря.

Вокзал Сиркеджи. Ориент-экспресс готов к отходу…

Я покидаю Стамбул и Турцию навсегда. Я взял отпуск, в ожидании назначения мне преемника в посольстве. Я возвращаюсь к прежней деятельности и буду хлопотать о скромной должности командира полка в каком-нибудь провинциальном захолустье, поближе к восточной границе, если можно.

На вокзале было множество рукопожатий. Теперь все кончено. Я один в маленьком купе, в моей трехдневной тюрьме.

Эта Турция, из которой я изгоняю себя, приросла к моему сердцу, как мясо к костям. И все-таки я уезжаю. Я не могу, не правда ли, не могу остаться там, где умер сэр Арчибальд Фалклэнд… где будет жить его отныне свободная вдова…

Я подождал две недели для… для того, чтобы убедиться, что с нее сняты все подозрения. На этот счет я спокоен. Все хорошо. Очень хорошо.

А! Свисток. Как будто что-то оборвалось во мне…

Вокзал уже позади. Налево Мраморное море струится на солнце. Направо — Старый Сераль и его мраморные киоски, рассыпавшиеся по кипарисовой роще; бурые стены с искрошенными зубцами.

И бесконечный Стамбул…