— Берегись-ка сам! — резко ответил он, все еще стараясь сохранить спокойствие. — Берегись, потому что я не люблю угроз. И, клянусь Богом, ты зря мне угрожаешь!..

Почти против воли, Винцент напряг левую ногу и вынес правую вперед, как делают дуэлянты, начиная фехтовать.

Полусогнутая рука его медленно распрямилась, и, так как Тома не отступил, шпага достигла подставленной груди и коснулась камзола.

Тогда они разом вскрикнули. Винцент произнес почти нечленораздельно:

— Женись на ней или умри!

Тома, слишком долго сдерживаемый гнев которого разом прорвался, вскричал, как разрывается граната:

— Убирайся с моей дороги или оставайся тут навсегда!

То, что затем последовало, длилось не дольше минуты.

Винцент сделал выпад, Тома отскочил в сторону, но успел получить царапину в плечо. Шпага Винцента сверкнула красным. Тогда Тома взревел от ярости и, выхватив шпагу из ножен, тем же взмахом отразил рапиру противника, вытянул руку и всадил свой клинок на три фута в правый бок Винценту, который без единого звука повалился наземь, как оглушенный бык.

IX

— Пресвятая Дева Больших Ворот! — вскричал Тома, держа шпагу в руке.

С опущенного к земле острия, капля за каплей, стекала темная кровь. На мостовой лежало, запрокинувшись, тело Винцента Кердонкюф со сложенными накрест руками.

— Пресвятая Дева Больших Ворот! — вторично произнес Тома.

Он машинально вытер окровавленное лезвие. Вложив шпагу в ножны и опустившись на колено, он склонился над своим противником.

— Без сомнения, он умер…

Было похоже на то. Рана была двойная: рапира вошла с правого бока под мышкой и вышла через левое плечо. Кровь текла густым ключом из обеих ран.

— Умер.

Тома, приподнявший покрывшуюся уже мертвенной бледностью голову, выпустил ее из рук. Очевидно, это сотрясение сдвинуло какую-то внутреннюю пружину, потому что посиневшие веки вдруг приоткрылись и в потускневших зрачках слабо затеплилась жизнь. Измученный Тома Трюбле снова склонился к неподвижному еще лицу. Тогда бескровные губы зашевелились, и Винцент Кердонкюф очень тихо заговорил:

— Тома Трюбле, ты меня прикончил. Но я честный человек. Я тебя сам вызвал. Иди же с миром, так как я тебе говорю: ты не повинен в моей смерти.

Он закашлялся, и кровь окрасила его губы; на минуту они стали похожи на губы живого человека. Видя это, Тома заклинал его молчать, так как было ясно, что каждое слово, исходящее из этого кровавого рта, приближает и без того близкую смерть.