Для человека, который рассчитывал вот-вот достигнуть своей цели, Михаил Строгов держался на диво спокойно. Впрочем, присутствие духа никогда ему не изменяло, он сохранял хладнокровие и в самых отчаянных положениях. А ныне Михаил предвидел, что близок час, когда ему наконец можно будет подумать о своей матери, о Наде, о себе самом! Онуже ничего не страшился, кроме последнего невезения: только бы плот не вмерз в лед прежде, чем они достигнут Иркутска! Только об этом он и думал, впрочем, готовый, если потребуется, рискнуть на какую-нибудь неслыханно дерзкую попытку.

Надя, придя в себя после нескольких часов отдыха, восстановила физические силы, подчас грозившие надломиться от чрезмерных тягот, хотя ничто не могло поколебать твердости ее духа. Она тоже думала о том, что если Михаилу ради достижения своей цели потребуются новые усилия, ей необходимо быть рядом, чтобы направлять его. Однако по мере того, как они приближались к Иркутску, в сознании девушки все живее и ярче представлялся образ ее отца. Она видела его в осажденном городе, вдали от тех, кто ему дорог, но была уверена, что он борется с захватчиками со всем пылом своего патриотизма. Через несколько часов, если небеса наконец будут милостивы к ним, она сможет обнять его, передать ему последние слова своей матери, и больше ничто уже их не разлучит. Если ссылка Василия Федорова окажется бессрочной, его дочь останется рядом с ним, такой же изгнанницей. Затем, повинуясь естественной склонности, ее мысли вновь обратились к тому, кому она обязана тем, что сможет увидеть отца, к великодушному спутнику, «брату», который, когда бухарцы будут отброшены, отправится в обратный путь, в Москву, и, может быть, им уже никогда не приведется встретиться!..

Что до Альсида Жоливе и Гарри Блаунта, у обоих на уме было одно: складывается крайне драматическая ситуация, и, если все пойдет должным образом, она сулит хроникерам интереснейший материал. Таким образом, англичанин думал о читателях «Дейли телеграф», а француз – о своей кузине Мадлен. По сути, ими владели весьма сходные чувства.

«Э, тем лучше! – говорил себе Альсид Жоливе. – Чтобы взволновать, надо и самому поволноваться! Помнится, на эту тему есть даже какой-то известный стих, но, вот черт, не могу вспомнить…»

И он напрягал свои столь много повидавшие глаза, силясь проникнуть взглядом сквозь завесу темноты, окутавшей реку.

Однако порой весь этот мрак отступал, и при ярко вспыхнувшем фантастическом свете становились видны берега, которые выглядели совершенно нереальными. Это происходило, если там пылал лес или какая-нибудь приречная деревня, еще не догорев, озаряла окружающий пейзаж, создавая мрачную репродукцию дневных картин с добавлением резких контрастов ночи. Тогда Ангара вся целиком загоралась тысячами огней. Каждая ледышка, большая или маленькая, становилась зеркалом, отражавшим огонь под всеми мыслимыми углами, река превращалась в некое подобие гигантской многоцветной радуги, которая вся переливалась, повинуясь прихотям течения. Среди ослепительных бликов этих плавучих зеркал плот терялся, никем не замечаемый.