Всё, друзья! Устал я от воспоминаний и неудобств письма. Четыре общих тетради, исписанных под шелест дождя и свист ветра, плеск волн и птичью разноголосицу, при свете фонаря или пламени костра, согнувшись в палатке, сидя на плоту или пне, вместили в себя четверть века моей изначальной жизни.

Да и к чему ворошить прошлое? Как–то не верится сейчас в те перипетии далёких лет, глядя на мокрые доски настила под ногами, обутыми в «болотники», на тальниковые кусты, залитые половодьем, на отражение в воде бородатого, измождённого и морщинистого старческого лица, на маленького безобидного куличка, деловито снующего по плывущему бревну.

Может, и не я то был вовсе? Не я скакал во весь опор на лошади, прижавшись коленями к её горячим бокам? Не я наматывал на руку конец растяжки, удерживая ракету во время установки смертоносной красавицы на пусковой стол? Не я с трепетом в груди поднимался на борт океанского лайнера, то и дело проверяя в кармане листок–вызов с печатью приёмной комиссии университета?

А я — вот этот! Одинокий скиталец, обской бродяга. И, быть может, был здесь всегда!? А всё остальное — плод фантазии или больного воображения? Сон? Виденное в кино, читанное в книгах? Но картинки памяти вновь и вновь оживают перед глазами помимо воли, заставляют доставать блокнот, торопливо записывать: вдруг они больше не вспомнятся, и тогда забудутся многие имена, и я не назову их, и канут они навсегда в Лету безвозвратно, и никто больше не вспомнит о них.

Однако, притомил я вас. Отдаю дань уважения вашему долготерпению и низко кланяюсь.

Сильный, порывистый ветер уносит мой плот в неведомую даль. И Бог знает, что может приключиться со мной на этой безбрежной, неукротимой реке. На всякий случай прошу извинить и простить.

Увидимся ли когда ещё?