— А! Ты должен был сказать мне об этом прежде.

— Если его восстановят в Риме, то разве это будет противодействовать твоим планам?

— Гм! Не знаю — но потребуется глубокое размышление и искусная распорядительность. Мне бы очень не хотелось уезжать отсюда, пока я не услышу, чем это кончится.

— Конечно, Вальтер, тебе благоразумнее оставаться с твоими солдатами и предоставить мне вести все это дело.

— Нет, — возразил Монреаль, — ты довольно смел и хитер, но моя голова для этих целей лучше твоей. Сверх того, — продолжал рыцарь, понизив голос и прикрывая лицо, — я дал обет сходить на поклонение этой дорогой для меня реке, месту моих прежних тревог. Кроме того, мне нужны деньги. В этой стране есть немцы, которые могут съесть целую итальянскую армию за обедом; мне очень бы хотелось их завербовать, а их предводителям нужно дать задаток, — жадные канальи! Как будут уплачиваться флорины кардинала?

— Половина теперь, а половина тогда, когда войско будет у Римини.

— Римини! Мысль об этой стране точит мой меч. Помнишь ли ты, как проклятый Малатеста выгнал меня из Аверсы[30], ворвался в мой лагерь и заставил меня отдать ему всю мою добычу? Я огнем и мечом заплачу долг прежде наступления осени.

Прекрасное лицо Монреаля сделалось ужасным при этих словах; обеими руками он схватился за рукоятку меча, и его сильный стан затрепетал от прерывистого дыхания.

Таков был страшный человек, который теперь стал соперником Риенцо за обладание Римом.

VIII Толпа. Суд. Приговор. Солдат и паж

VIII

Толпа. Суд. Приговор. Солдат и паж

На следующий вечер большая толпа собралась на улицах Авиньона. Это был второй день допроса Риенцо, и каждую минуту ожидали объявления приговора. Дело его возбуждало сильный интерес у иностранцев всех земель, собранных в этой столице папского блеска. Итальянцы, даже принадлежавшие к высшей знати, были за трибуна, французы — против него.

Среди толпы находился высокий человек в простой и ржавой броне, но с рыцарской осанкой, которая несколько противоречила неуклюжему виду его кольчуги.

Много было сказано шуток насчет оборванного воина, которыми этот живой народ развлекал свое нетерпение, и хотя зонтик шишака скрывал его глаза, но лукавая и веселая улыбка на устах показывала, что он умел выносить направленные против него насмешки.

— Я, — сказал один из толпы, — родился в городе, который был свободен, и уверен, что любимцу народа будет оказано правосудие.

— Аминь, — отвечал важный флорентинец.

— Говорят, — прошептал молодой студент из Парижа, обращаясь к ученому доктору прав, — что его защита была мастерская.