При этих словах Любарский вдруг захохотал, ударил себя ладонью по колену и с какой-то странной, торжествующей радостью воскликнул:

— Да не только я, но и ты собственными глазами видел и говорил с настоящим, испытанным представителем этой «сверхчеловеческой» профессии.

Я невольно взглянул в тот угол дивана, где сидел новый для меня в этом обществе человек.

— Ну, что там таиться от своих! В этом кабинете секретов нет: Михаил Иванович на это дело ухлопал много жизни и много сил…

Мы все еще раз взглянули в сторону Михаила Ивановича. Он передернул плечами.

— Да, немало…

— Что же вы скажете, Михаил Иванович? Сверхчеловеческая это работа или нет?

— Как сказать… По затрате нервных сил, пожалуй, и сверхчеловеческая.

Он произнес это медленно, его голос звучал глухо и твердо и голубые глаза казались серо-стальными.

«А ведь ты можешь задушить» — мелькнуло у меня в голове. В ту же минуту он взглянул на меня, и мне внезапно показалось, будто его глаза сказали:

«Конечно, могу и не только могу, но и мог».

Впрочем, и эта мысль и этот быстрый короткий ответ стальных глаз промелькнули менее, чем в секунду, но какое-то волнение осталось.

— Страшно? — спросил я без интонаций и сейчас же понял, что это был не вопрос, а мое собственное признание: мне было страшно.

Левый мускул бритого лица дрогнул:

— Это — не то слово, — заговорил глухой голос. — Да, не то. Страшно бывает от внезапности. Страшно то, чего не ждешь… А в этой профессии ждешь всего.

Хозяин поторопился разъяснить нам специальность Михаила Ивановича:

— Ведь он провел контрразведчиком свои лучшие годы, а это были страшные годы гражданской войны. Вообразите себе белогвардейца в стане большевиков…

— Вы служили у них? — спросил высокий полный инженер.

— Ну, конечно! В этом и вся прелесть. Тут главной задачей было заставить их поверить в свою преданность. Без этого я не мог бы сделать ни одного шага, уж, конечно, я не имел бы никакой возможности столько раз переходить границу.

— Михаил Иванович переносил мобилизационные планы, — снова объяснил хозяин.