– Но кто же поручится мне за то, что эти сто тысяч…

– Понимаю. Дайте мне письменное обязательство выплачивать ежегодно Гектору Лузиньяну проценты от этих ста тысяч, и я отдам вам письма вашей сестры.

– Больше вам ничего не надо?

– Кроме того, я требую, чтобы вы отдали этого ребенка в мое распоряжение: на деньги, которые получу от вас, я буду его воспитывать вдалеке от матери, которая забудет сына, и от отца, которого вы отправили в ссылку.

– Хорошо. Если б я знал, что дело идет о такой мелкой сумме и что вы приехали по такому ничтожному поводу, я не стал бы и беспокоиться. Однако вы мне позволите поговорить об этом с маркизой?

– Ваше сиятельство… – начал было слуга, отворяя дверь.

– Меня дома нет, я не принимаю, пошел вон! – сказал Эммануил с досадой.

– Мадемуазель Маргарите угодно поговорить с вашим сиятельством.

– Мне некогда, пусть придет в другое время.

– Они изволят говорить, что им нужно непременно сейчас же с вами повидаться…

– Пожалуйста, из-за меня не стесняйтесь, – сказал Поль.

– Но сестра не должна вас видеть. Вы понимаете, что это решительно невозможно.

– Согласен, но и мне никак нельзя уехать отсюда, не завершив дéла, за которым я приехал… Позвольте мне войти в этот кабинет.

– Очень хорошо, – ответил граф, отворяя дверь. – Но только поскорее.

Поль вошел в кабинет, Эммануил захлопнул за ним дверь, и в ту же минуту с другой стороны вошла Маргарита.

Глава VI

Глава VI

Маргарита д’Оре, печальную историю которой читатель уже знает из разговора Поля с Эммануилом, была одной из тех нежных и бледных красавиц, которые носят на себе явственный отпечаток знатного происхождения. Благородная кровь предков заметна была и по мягкой гибкости ее стана и матовой белизне кожи, и по совершенству тоненьких пальчиков, оканчивающихся розовыми, прозрачными ноготками. Ясно было видно, что ножки эти, такие маленькие, что обе влезли бы в башмак простой женщины, умеют ходить только по мягким коврам или по ухоженной лужайке в парке. В осанке, грациозной походке Маргариты было, впрочем, что-то надменное, как в изображениях на фамильных портретах. При взгляде на нее можно было догадаться и о ее готовности к самопожертвованию, и о гордости и стойкости натуры. Видно было, что удары судьбы могут согнуть ее как лилию, а не как тростинку.

Когда хрупкая фигурка сестры возникла на пороге комнаты, Эммануил обернулся. Лицо ее выражало глубокое страдание, глаза покраснели от слез. Видно было, что она собрала все свои силы, чтобы казаться спокойной. Увидев брата, Маргарита сделала болезненное усилие совладать с собой и уже довольно уверенно подошла к креслу, на котором он сидел. Гримаса нетерпения на лице Эммануила остановила ее, и эти дети одной матери посмотрели друг на друга как чужие: один глазами честолюбия, другая – глазами страха. Однако Маргарита быстро справилась со своими чувствами.