Мистрис Прайс остановилась на полуслове и, обернувшись лицом к высокому блондину, поспешила возразить:
— Нет, нет, Джон, ты тоже мой дорогой и любимый сын!
Но молодой человек, не переставая хмуриться, произнес, особенно напирая на слова:
— Я не могу быть
— О, Джон! — с упреком воскликнул Джек. — Наша мать…
—
— Но послушай, брат…
— Не брат, я этого не хочу!
— Хочешь ты этого или нет, а мы должны быть братьями ради спокойствия той, которая нас вырастила и воспитала. Правда, она дала жизнь лишь одному из нас, но пусть, видя в нас общую к ней любовь, она думает, что оба мы ее дети!
— Да, да! — растроганно прошептала мистрис Прайс, опустившись на стул; на глазах у нее показались слезы.
Джек тотчас очутился подле нее, опустился на колено, взял обе ее руки в свои и нежно сжимал их.
— Не плачьте, дорогая мама, Джон поймет! Он ревнив; но это у него пройдет; он еще не успел привыкнуть к этой мысли! Подумайте, ведь всего только восемь дней, как вы сообщили нам об этом, дорогая матушка, в день, когда нам с Джоном исполнилось 19 лет.
— Вы ошибаетесь, я никогда не пойму этого и не освоюсь с тем, что мне кажется диким, — резко возразил высокий блондин, — и прежде всего прошу вас не завладевать так руками моей матери!
— Ну, возьми одну из них, Джон, и оставь мне другую!
— Нет, я хочу обе!
— Что ж, и это возможно! Смотри, я положу свои руки к маме на колени, а она положит на них свои, ты же прикроешь ее руки своими руками. Таким образом каждый из нас будет держать обе ее руки в своих!