Между тем из черного «мерседеса» вышел капитан довольно крепкого телосложения, а с лица какой-то недоумок, маленький рот полуоткрыт, виднеется дырочкой, ровно пробоина в бочонке зияет. А глаза неподвижные, темные, неживые.

Как только Сучков увидел вышедшего из «мерседеса», тут же чуть не воскликнул: «Да это же профессор Теодор!»

— Легионеры! — закричал Теодор. — Что требуется каждому русскому?

Солдаты хором отозвались:

— Пулю в лоб!

— Совершенно верно! — сказал профессор, чуть расширив свой рот-дырочку. — Всех их надо отправить туда, откуда начинается хвост редиски…

— В землю! В землю! — прокричали солдаты, вскинув автоматы на изготовку.

Толпа сжалась, сомкнулась. Лишь один старик, державший на руках мальчика, аккуратно одетого в беленькую рубашонку, синие короткие штанишки, с пилоткой на рыжей головенке, не пошатнулся, а все стоял на месте, неотрывно смотрел на убитую Настю, лежавшую кверху лицом.

— Зачем вы ее? — спросил наконец старик у профессора Теодора. — Зачем вы ее убили? — повторил старик. — Это же Настя! За свою жизнь она и мухи не обидела.

Мальчонка расплакался, занервничал, вырвался из рук старика и, схватив камешек с мостовой, бросил его в капитана. Капитан увернулся от удара и тут же вынул из кобуры пистолет. Старик стал между капитаном и мальчиком, уже приумолкшим, но вцепившимся ручонками сзади в брюки старика, который тут же и свалился на мостовую, сраженный пулей.

К онемевшему от страха мальчику подскочил лейтенант, поднял на руки и бросил его в толпу. Ребенка подхватили и гулко зароптали.

— Лейтенант Апель! — нечеловеческим голосом прокричал Теодор. — Всех на Вулецкую гору! Всех в руки капитана Неймана!..

Конвоиры поднаперли на сгрудившуюся толпу, оттеснили ее в узенький переулок. Палач-профессор в окружении трех конвоиров — видно, из личной охраны — остался на тротуаре; минуты три постоял, сел в «мерседес» и уехал…

Сучков задыхался от гнева: «Вот так, значит! Вот так ученый! Ну, гадюка, это тебе даром не пройдет!» Он долго переодевался, при этом материл себя за то, что залезает в гражданскую одежонку, как бы прячется, увиливает от открытой борьбы. «А документы? — спохватился он. — Личное удостоверение командира? Партийный билет? Как быть с ними?»

С помощью прута он вынул в подвальной стене кирпич, завернул документы в бумагу, оказавшуюся в кармане тужурки Настиного мужа. Вложил все это в нишу и заплакал, как будто похоронил самого себя. Да еще крадучись.

— А-а-а! Это так, значит, получается со мной-то! Настя, не думай, не думай! Однако прости, Настя… — Холодной и вспотевшей рукой он вложил вынутый кирпич на место. — Эх, увидел бы кто из знакомых, что я тут оставляю!