— А вы сюда, поближе ко мне! — пригласила она малоросса, указав на ближайший стул. — Адочка!
— Что, мама?..
— Поди сюда... Вы извините, если я на один миг отниму у вас собеседницу!
Ледоколов, к которому относилась эта фраза, хотел что-то сказать, да, должно быть, раздумал.
— Ну, что тебе, мама?
Адель оживленно рассказывала что-то Ледоколову; она остановилась на полуслове и, нехотя, подошла к матери.
— Нагнись сюда. Хотя, господа, и не следует секретничать в обществе, однако я позволю себе эту неловкость...
Фридерика Казимировна принялась шептать дочери на ухо, показывая рукой то на стол, то на ее костюм. Она этими жестами маскировала настоящее содержание речи...
— Это не годится, — горячилась она, — это совсем бестактно!.. Ты хоть при Иване Илларионовиче не очень-то с ним того — понимаешь? Ты не знаешь Лопатина: он мягок, как воск, но если злоупотреблять этой мягкостью, то дело может разыграться довольно неприятно и для нас, да, пожалуй, и для него!
Адель прикусила губы.
— А вот я посмотрю, чем это может кончиться! — И брови ее задвигались.
— Адочка, ангел мой! Но благоразумие, благоразумие! — переменила мгновенно тон Фридерика Казимировна. Она очень боялась этой скверной складочки над бровями.
— Я знаю, что делаю! — отчеканила Адель.
— Тысячу извинений, что заставил себя ждать! — развязно вошел на террасу Лопатин.
— Садитесь! — важно показала ему на стул красавица.
Она входила в роль «полновластной хозяйки этого гнездышка».
— Самый крепкий и побольше сахару... видите, Иван Илларионович, я помню хорошо ваш вкус! — приветливо улыбалась Фридерика Казимировна, протягивая Лопатину стакан чая...
Адель молча пододвинула ему корзинку с хлебом. Это небольшое внимание очень благотворно подействовало на Лопатина, но только на одно мгновение: эта же хорошенькая ручка подвинула корзинку и Бурченко, и Ледоколову; последнее даже сопровождалось улыбкой, не менее приветливой, чем улыбка мадам Брозе.
— ... В котором, вы говорите, году? — неожиданно спросил Лопатин, резко повернувшись к Бурченко.
— Я ничего не говорил!