— Иван Илларионович как-с, в своем здоровье?

— А ничего — что ему делается, Христос с ним!

— Сродственницы как?

— Сродственницы? Хе-хе! Сродственниц-то этих мы скоро того-с — тю-тю! Листок нынешний где? Да вон он никак на судке лежит? Подай-ка его сюда!

И, захватив газету, у которой один угол был уже оторван особенно любознательным читателем, Иван Демьянович бочком поклонился и с перевальцем направился в угольную.

— Сколько с меня? — полюбопытствовал как-то вскользь чиновник.

— Что кушали?

— Водки очищенной рюмка, этой вот, зелененькой, тоже, этой маленькая, вон той еще одна и один бутерброд с языком!

— Осетрину в уксусе кушали?

— Нет, осетрины не ел!

— Ох, кушали!

— Один только бутерброд... Четыре водки и один бутерброд!

— То-то вот оно и есть! Без пятачка полтина!

— Запишите там...

Последние слова были произнесены совсем уже на лету. Чиновничья спина, суетливо пробиравшаяся между стульями, виднелась уже у самой выходной двери и стушевалась во мраке.

— Это сукно уже было прорвано, мерзавцы! И здесь, и тут, и тут; вот еще наклеена заплата, — ишь, мошенники!.. —  горячился чей-то баритон в бильярдной.

***

Недолго пришлось Ивану Демьяновичу дожидаться в «угольной желтенькой»: не успел он пробежать и первого столбца «Туркестанских», как в общей зале послышались приветственные восклицания, вкрадчивый, мягкий голос Юлия Адамовича, о чем-то осведомлявшийся, и фраза: «Сюда пожалуйте; проведи барина!» — «Один?» — «Одни-с!» — «Э... гм!»

Бржизицкий развязно вошел в комнату, произнес: «Каюсь, опоздал. Добрый вечер, коллега!» и еще издали протянул обе руки, обнаруживая намерение дружески заключить Ивана Демьяновича в свои объятия.