— Что же убиваться изволите, Иван Илларионович; разве это от вас? Воля Божья, значит! — сунулся было с утешением Катушкин.

— Загубил я ее, загубил! — зарыдал Лопатин и припал лицом на шитую шелками диванную подушку.

И — странная случайность! — от этой подушки, от вышитого на ней букета китайских роз и фантастических лилий пахнуло на него запахом резеды — преимущественными духами хорошенькой архитекторши.

XIII Это она

XIII

Это она

— Вон там, внизу, давно ли ехали, часа два не больше, тепло так было, славно, а здесь... бррр!

И Бурченко передернул плечами под своим плащом из верблюжьего сукна и затискал плотнее полы между седлом и коленями, чтобы не так продувал снизу сыроватый, пронизывающий горный ветер.

— Это только пока за тот уступ переберемся, а там опять будет затишье... Однако, черт возьми, действительно прохватывает!

И Ледоколов тоже начал поправлять свой плащ и башлык, приостановив лошадь и повернув ее спиной к ветру, так что пушистый хвост его коня путался между задних ног и хлестал по брюху.

— Закурили?

— Не могу сладить: все тухнут... Фу, ты, проклятый ветер!

— Постойте, у меня, кажется, удачнее дело идет. А, готово! Хотите?

— Благодарю. Ну, однако, надо погонять... Что у вас, хромает никак?

— Кажется, засекся немного. Ну, не бойсь, чего ушами прядешь!

И приятели подбавили ходу, чтобы хотя к ночи успеть пройти за перевал, где они ожидали найти относительное затишье.

***

Как ни крепился Бурченко, как ни представлял себе, что дело их не выгорело, что его надо бросить, что самое лучшее — и не возвращаться более «на погорелое место», как шутливо сам же он называл преждевременно скончавшиеся каракольские рудники, — однако, не выдержал и, тронув Ледоколова за плечо, произнес:

— А что, не съездить ли нам?