Он кладет на стол циркуль, которым работал, оборачивается и целует тонкие розовые пальчики, особенно тот из них, на котором виднеется золотой обручек.

— Ну да, — говорит она, — эта брошь стоит только сто двадцатью рублями дороже моей, только сто двадцатью рублями; и если обменять мою...

— Ребенок милый, игрушечку тебе нужно... Ну, это мы устроим...

— Это расход лишний, дорогой мой; мне так совестно; мы и так уже в этом месяце...

— Тсс!..

Прелестный ротик умолкает, зажатый самым страстным, самым жгучим поцелуем.

— Ты и так много работаешь! — лепечет она, и наскоро вытирает украдкой свои розовые губки.

— Пойдем гулять сегодня, ну, и зайдем...

Она становится у него за креслом, гладит его но голове, расправляет волосы, особенно заботясь о том месте, где довольно ясно видны зачатки будущей лысины. Он погружается в какое-то вычисление...

— Ты, кажется, ревнуешь меня?.. — спросила она его как-то раз на одном из вечеров, оставив, наконец, своего мундирного кавалера, с которым проходила чуть не весь вечер.

— Ну, что за вздор!..

— Что же ты такой пасмурный? Пойдем!

Она повисла у него на руке, — ему стало необыкновенно весело: он сразу забыл то мучительное чувство, с которым он следил глазами за ними, беснуясь, когда кавалер слишком уж близко наклонялся к своей даме, и в жестах его проявлялась воинственно-страстная энергия.

— Я люблю тебя, я верю тебе; ревность тут неуместна...

Он сам хочет уверить себя, что он не ревнует.

— Смотри!..

Она прижимается к нему еще плотнее и грозит пальчиком.

— Ревновать ту, которую любишь, это значит потерять, к ней уважение, перестать ей верить... Я сейчас, Дмитрий...

Она быстро вырывает руку из-под его локтя; перед ней стоит джентльмен высокого роста, в самой почтительной и скромной позе. В выражении его лица, в движении его рук видно не простое желание вальсировать — нет, это молчаливая мольба о жизни...

— Гм... — кряхтит Ледоколов, натянуто улыбается и чувствует, что в его сердце опять ворочается что-то весьма нехорошее...