Казаки смеялись, перекликались вольными, весёлыми словами. Тешились, всячески стараясь показать, что хозяева здесь они и что рано или поздно своё возьмут, но, если, мол, по-хорошему, то и другая сторона своё получает.

– Эй, откуда ты, такой хрен, в нашей деревне взялся?! – снова грозно запетушил Иванок. – Что ты тут делаешь? Откуда пришёл? Ты кто такой, чтобы над нашими матерями и сёстрами насильство творить! Убирайся, а то сейчас прямо в ухо пулю влеплю! Я в отряде стреляю не хуже Курсанта!

Дозор слушал мальчишку и всем хотелось сказать ему: «Молодец, Иванок! Правильно говоришь!» Точно так же думал и старшина Нелюбин. Только когда Иванок вскинул винтовку, он крикнул ему строго:

– Отставить! В парламентёров не стреляют! Пускай едут себе невредимыми, – и крикнул казакам, чтобы слышали не только эти двое, а и все остальные, весь разъезд: – Мальчонка прав! Мы вам своих сестёр и дочерей на позор не отдадим! Разговор окончен! Уезжайте! Ни то, ёктыть, минами закидаем!

– Думаете, в лесу спрятались? Мы и в лесу вас перестреляем! – тут же озлились казаки, когда поняли, что переговоры провалились и что в деревню, к своим товарищам, им предстоит возвращаться с пустыми руками.

– Вот когда нас перестреляете, тогда всё будет ваше. А пока уезжайте. В лес мы вас не пустим. Только – через пулемёты.

Разъезд исчез за перелеском. Но через час с небольшим снова появился на дороге.

Старшина приказал подпустить их вплотную. Когда до всадников оставалось шагов пятьдесят, он скомандовал: «Огонь!» В темноте пулемёты изрубили и людей, и коней. Тут уже не разбирали, где кто. Ночью атака повторилась. И её отбили. К тому времени Воронцов прислал на усиление миномётчиков. А перед утром, часа в четыре, в Прудки, обойдя деревню со стороны Андреевского большака, вошла ударная группа отряда. Вяземские и Кудряшов, одновременно на всех постах, ножами сняли часовых. И пошли очищать двор за двором.

Когда вошли в первый от школы дом, увидели такую картину. На кроватях со связанными и заведёнными за голову руками лежали две девушки. Обе лет семнадцати, не больше. Никто из прудковцев их не признал. Видимо, казаки их привезли с собой. Одежда на них была изодрана. Тела в ссадинах. Одна из них, увидев вбежавших партизан, которые тут же навалились на их насильников, заплакала и стала просить развязать её. Другая молча смотрела в потолок.

– Что творят! Что творят!

– Это ж чьи-то дети…

Перед тем как войти в очередной дом, в сенцах зажигали керосиновую лампу, затем врывались и в темноте кололи штыками, рубили топорами всех, кто попадался на пути.