— Я ловил с господин Вагнер уже очень частенько такую рыбу, огромную. Были люди, которые хотели быть полным-полны учености, великой, и, может быть, не знали, как называется рыба, эта.

Видимо, малыш решил предпринять новую попытку покорить Серого своими знаниями, однако суровый Пфотенхауер смотрел куда-то в сторону и, казалось, совсем не замечал его присутствия. Шварц же доброжелательно поддержал разговор, спросил:

— Ну, и как называется эта рыба?

— Ее имя есть сом, он вкусный деликатес, когда еще маленький и молодой, когда совсем и очень маленький, он нежный, как карп.

— Да ты, как я вижу, еще и ихтиолог?

— Я всегда бывал ихтиолог и френолог, известный.

— Вот как! В таком случае не скажешь ты нам, кто такой, по твоему мнению, ихтиолог?

— Это знаток мозга, людского.

— А френолог?

— Это есть знаток рыб, речных.

— Наоборот, дорогой мой, как раз наоборот. Ихтиологией называется наука о рыбах, а френологией — наука о строении человеческого мозга.

— Это совершенно все равно! — безапелляционно заявил Отец Листьев. — Почему это должен быть только я не прав, всегдашний? Что ли не мог ошибиться и человек, другой? Разве у рыбы тоже нет мозга, внутреннего? Значит, ихтиология и френология — одно и то же.

Тут терпение Пфотенхауера лопнуло. Он вскочил на ноги и закричал:

— Молчи, парень, а не то я сейчас в обморок грохнусь! У меня от твоего бреда волосы дыбом встают! Что я такого натворил, чтоб такое наказание терпеть? Перво-наперво, этот вывороченный немецкий, потом эта сумасшедшая путаница слов и понятий, а больше всего мне нравится самоуверенность, с какой этот остолоп преподносит свою бессмыслицу, и еще считает себя самым что ни на есть мудрым человеком. Ежели в доброй старой Венгрии много этаких чудаков, им лучше сразу сигануть в Дунай и утонуть со всеми потрохами, иначе Австрии, считай, конец пришел! Этот человек говорит, что разумеет латынь? Да он лягушку от гуся не отличит! Эй, беги отсюдова, парень, беги, убирайся с глаз моих долой! Потому, коли ты сию минуту не испаришься, я, ей-ей, набью тобой мою трубку и развею тебя по воздуху, слышишь, ты, гомункулус несчастный?

Серый разошелся не на шутку, он принял угрожающую позу, а нос его с грозным сопением елозил из стороны в сторону, всячески давая понять, что разделяет праведный гнев хозяина.

Но малыш не ведал страха. Он стоял, гордо выпрямившись и глядя прямо в глаза разъяренному Пфотенхауеру. Казалось, обличительная речь немца не произвела на него никакого впечатления; внимание его привлекло только слово «гомункулус», которое ему приходилось часто слышать от своего прежнего господина, герра Вагнера.