Лицо у Жмуркина стало как деревянное.

Каким-то скрипучим голосом он сказал:

— А вы изволили слыхать про лазутчиков? Так я вроде лазутчика.

Он снова запрокинул голову, уперся затылком в притолоку и уставился в потолок.

Значит, под дверью стоял?

— Не под дверью, — ответил Жмуркин, все глядя в потолок, — а как бы и засаде.

— Ну, а дальше…

— А дальше, про вас говорили…

— Про меня?..

Василий Никитич даже чуть-чуть приподнялся в кресле, положив обе руки ладонями на край стола. Глаза у него округлились; зрачки стали прямо посредине белков.

— Как про меня? — выговорил он глухо.

— Про вашу, значит, наружность и про нумера…

Жмуркин крякнул.

— Говорят, вот, мол… Один говорить: «Можно на него положиться?» А другой: «Я такого не в первый раз вижу. Если, — говорит, — он при часах и сапоги лаковые и притом номера держит, то можно».

Он умолк.

Молчал и Василий Никитич. Глаза у пего стали как стеклянные, без всякой мысли. Весь он словно оцепенел.

Жмуркин заговорил снова:

— И потом, говорит это другой, говорит: «а кроме того, я навел справки, что он торговал водкой потихоньку». По-нашему, значит, из-под полы — пояснил он от себя и кашлянул в руку.

— По-японски говорил? — крикнул Василий Никитич, блуждая по комнате глазами и на мгновенье даже остановив их на потолке, на том месте, куда смотрит Жмуркин.

— Я же вам сказал, — ответил тот.