— Ну почему, жду того же, чего и все. — Эмили поправила вечно сбивающуюся, непослушную чёлку. Чёлка эта выдавала в ней этакую неунывающую, задорную школьницу, не желающую вырастать и примерять на себе порядки «взрослой» жизни. — Но я и в нынешних обстоятельствах научилась радоваться, — продолжала Эмили. — А почему, собственно, нужно голову вешать? Наступит ли весна? Все хотят весну. А знаешь… Ты вот не думал о том, что когда всё вернётся на круги своя, тебя снова начнёт грызть то же, что и раньше? И ты снова будешь искать себе место и к тёте Дженни на философские сабантуйчики бегать, если, конечно, они ещё будут? Так что, может Уилл и верно говорит: вам есть что терять…
— Эм, я ведь не только за себя беспокоюсь, наши горожане доверяют мне, считают, что я что-то полезное сделал и смогу делать и в дальнейшем. И я нынче чувствую некую ответственность за общую судьбу. В этом, в частности, отличие от беззаботной жизни во времена… сабантуйчков.
Но, при этом, я же не могу взять и весну людям собственноручно организовать! — Джон кисло улыбнулся и отхлебнул из кружки. — И связь с их родственниками. Разве что наш гуля-гуля ещё прилетит.
— Да-а, — протянул Пол. — У нас что-то все разговоры к этому возвращаются. — Я думаю, в данной тяжёлой ситуации главное — не чувствовать себя разобщенным с коллективом. Всегда знать, что сообща мы перенесём любые невзгоды. Вместе нам какие угодно трудности по плечу!
— Вместе — да, — проговорил Уилл задумчиво. — Видите, то, что произошло, можно воспринимать лишь субъективно, обобщающие выводы здесь, мне кажется, неуместны.
— О чём ты? — спросил Пол.
— О том, что для некоторых — вот, к примеру, для нас с Джоном — освобождение от бремени цивилизованности — этот незамысловатый, спартанский быт, обноски одежды, шкуры, сжигание мебели — в радость; это как следующий шаг, который мы никак не могли сделать в той… «нормальной» жизни. Для других это же просто вынужденная необходимость, банальное отсутствие какого-либо иного выбора вообще. — И Уилл пожал плечами, как бы добавляя, «что тут поделаешь, нельзя всех под одну гребёнку».
— Да, — добавил Джон после некоторого молчания, — катастрофа показала, что при деградации технических средств и всяких прочих благ, даруемых цивилизацией, человеческий дух, наоборот, поднимается. При такой, во многом первобытной жизни люди становятся всё больше похожими на людей. Чем меньше роскоши, тем больше человек думает о высоком. Чем больше роскоши, тем быстрее процесс разжижения мозгов. Аскетичная жизнь, пусть и вынужденная, ставит человека на место, показывает ему, что он не пожрать на планету пришёл, и не в бассейне на теплом пляже поплескаться. И не только пользоваться дарами природы, не только безвозмездно брать созданное другими существами, но и щедро отдавать взамен. Но, опять же, как мы видим на примере нашего города, это пока что только про тех, кто уже искал