— Пел я Сашке не раз. А теперь в последний раз спою его сестре!

Тронул струны и запел — смешную, очень фривольную песенку про тяжкие беды и рисковую долю контрабандистов. Некоторые, в особенности девчата, заулыбались. Щур допел и сказал:

— А теперь, моя дорогая Феля…

— Не твоя и не дорогая! — рявкнул Альфред через стол.

— Что не моя, так тут ты прав, — заметил Щур, сощурившись, — а что дорогая, так тут уж я прав, потому что на приданое ее ты больше чем на нее саму пасть раззявил.

— Чует пес мясо! — отозвался Грабарь.

— По всему это, не только по-моему. А больше всего, это точно, по-евойному, ему-то ого как выйдет! — сказал Щур шутливо, показывая пальцем на Альфреда.

Феля вскочила.

— Панове долго собираются тут быть?! — крикнула визгливо, гадко. — Если долго, то я сама пойду отсюда!

— Нет, — ответил Щур. — Уже уходим… А напоследок хочу панне Феле подарок свадебный преподнести. Не надеемся, что на свадьбу пригласит… Мы и не пришли бы, — заключил, помолчав с минуту. — Ну, панне денег не нужно, Сашка достаточно заработал их… для Альфреда. Потому не деньги дам — другой подарок. Сашка его бы охотно принял!

Щур наклонился через стол и положил на салфетку перед Фелей гранату. И Грабарь — гранату, следом. А я сказал:

— Я другое панне подарю: подарок, который мне Альфред когда-то послал. Не побежал я с ним в полицию, только Сашке показал, а теперь дарю панне.

И положил рядом с гранатами пулю от браунинга, которую осенью 1922-го года вытянул из стены дома Трофидов после того, как меня пытались убить.

Все молчали. Феля смотрела задумчиво на гранаты и пулю. Некоторые гости отодвигались вместе со стульями от стола. А Щур сказал:

— Ну, хлопцы, айда в дорогу! Пусть они тут небо коптят, детей плодят, а нас ожидает черная ночь, черная тропа, зеленый лес и зеленая граница!

Вышли мы из дому. А в сенях услышали голос Альфреда:

— Нужно полицию звать! Что ж это такое? Это же разбой! И свидетели есть!

И тут послышался спокойный, низкий, отдававший металлом голос Фели:

— Сиди тихо, ты, ты… — и умолкла, не договорив.

Вышли мы на улицу и нырнули в темень ноябрьской ночи. Шел я и думал все время: «Какие же слова были на Фелином языке, когда недоговорила Альфреду?» Много б я дал, чтобы узнать! Дорого б дал!