Последние годы я видел его редко. После того как национализировали его предприятие, он пал духом, озлобился и, вероятно, с тоской вспоминал о заказах вермахта. Раскопав его переписку с Пулем, я пришел в ярость и стал готовить материал для разоблачения. Я не знал, что он тяжело болеет, и послал ему короткое письмо, в котором извещал, что приеду для серьезного разговора, а пока передаю привет от Пуля. Наверно, этого не нужно было делать. Через два дня после получения моего письма он скончался. Нет, я не поеду на кладбище, чтобы плюнуть на его могилу. И не стану посмертно разоблачать убийцу моего брата. Не хочу портить жизнь его детям и внукам…

35

35

В половине шестого меня разбудил Франц. Мы наскоро перекусили, уложили вещички, и он пошел открывать ворота. Вернулся, пряча улыбку.

— Ты чего?

— Сами увидите.

Со всех улиц к комендатуре двигался народ. Шли толпами, бежали мальчишки, женщины.

Подбежавшего Стефана я встретил укоризненным взглядом. Но он клялся, что ни в чем не виноват.

— Когда ты мне сказал, что еще с Дюришем будет разговор, я уже тогда знал: Дюриш узнает — весь Содлак узнает. Потерпи, Сергей, так лучше.

Люди окружили машину. Рядом со мной, держась за борта, за крылья, фары, шли Гловашко, Томашек, Янек, Алеш. Шум стоял невообразимый. Сотни голосов скандировали: «Братья! Братья! Красная Армия! Красная Армия! Всегда вместе! Всегда вместе!» Каждый тянул ко мне руку. Жалко было мне детишек, только что разбуженных, ничего не соображавших. Матери поднимали их, чтобы они запомнили меня.

Содлакцы за всю войну не успели разглядеть ни одного солдата или офицера из тех, кто освободил их город. Вся Красная Армия, вся Советская Страна оставались для них далекими символами могущества, бескорыстного братства. Только я один, волею случая, стал для них зримым и осязаемым. И теперь я один должен был принимать за всю армию, за весь наш народ любовь, благодарность и восхищение. Но я не мог не пожимать протянутых рук, не улыбаться в ответ на улыбки, не испытывать размягчавшего душу волнения.

— Трогай! Трогай! — подгонял я Франца. Но машина могла двигаться только со скоростью медленно шагающих людей. Стефан уже мобилизовал своих мотоциклистов, чтобы они расчищали дорогу, но и они больше передвигались на своих подошвах, чем на колесах.

В машину кидали какие-то свертки, корзинки с винными бутылками, охапки цветов. Издали я увидел заплаканного Дюриша. Он знаками выражал свою непричастность к этой демонстрации, но пробиться ко мне поближе не решался.

Мы уже проехали площадь, главную улицу, спуск к шоссе, а народу не убавлялось. Наконец миновали клинику Герзига, и впереди образовался простор.