«Это его первые, Иоганн у меня начал ходить раньше, чем другие дети, только вот вечно сосал шнурки…»

«Мум», — прошептал Андреас.

«Мой Анди не хотел причинить вам боль, — сказала Мум, — для детей ведь существует только добро и зло. Конечно, он слышит в школе и дома, как страшно это было — Гитлер и война, и это правильно, то, чему их учат».

«Господи, — сказала фрау Шрайбер, — лишь бы это не повторилось… Возьми своего угря, мальчик, наша мама ничего такого не думала».

Андреас вопросительно взглянул на старуху. Она вообще ничего не слышит, подумал он, она сейчас далеко, с тем мальчиком, который сосал шнурки.

Мум кивнула ему.

«А не хотите немного укропа с грядки для соуса?» — спросила фрау Шрайбер.

Старуха подошла к столу, взяла гриб и сказала:

«Возьмите хрен, для угря нет ничего лучше».

Пока Андреас дожидается в магазине, он вспоминает не только эту историю, но и то плохое, что он узнал о Мум незадолго до рождества.

В тот день, минувшей зимой, он делал уроки, когда Мупа вернулись с работы. Он как раз обдумывал, как пишется слово «полотенце». Надо ли после «н» писать «т» — полотентце?

Это не имело ничего общего с тем плохим, что было связано с Мум. Просто он еще сидел за столом и смотрел на это «нце», как до него донеслись несколько слов из разговора родителей. Мум, держа в руках письмо, сказала:

— Мы с ней были еще в гитлерюгенде, и она по сей день так и не переменилась.

Андреас поднял глаза от тетради.

— Что ты сейчас сказала, Мум? Ты ж ведь не была в гитлерюгенде?

Мум секунду помедлила.

— Собственно говоря, мы все там были.

Андреас решил, что ослышался.

— Но не ты? Этого же не может быть. А Па?