Сержант завоевывал доверие самых закоренелых негодяев мягким обращением и добивался гораздо большего, чем любой другой следователь, принимавший высокомерный вид и не скупившийся на громкие фразы. Он собирался потихоньку продолжать допрос, но Беспалый, валившийся с ног от усталости, засыпал на ходу и мог отвечать только невнятными звуками. Сержант сам отвел бандита в арестантскую и приказал приготовить ему свежей соломы и одеяло. Очную ставку с Кривым из Жуи пришлось отложить до завтра. Вассёр прекрасно знал, что из этих доносчиков, оказавшихся лицом к лицу, можно будет многое вытянуть, и надеялся получить новые сведения.

ГЛАВА 3

ГЛАВА 3

После разоблачения ужасная слава Фэнфэна ничуть не уменьшилась, и те, кто чудом избежал гибели от его руки, прекрасно понимали, что от такого страшного человека следовало ожидать чего угодно. Безусловно, опасность теперь была меньше, чем в те времена, когда титул, положение и имя виконта де Монвиля, которыми негодяй воспользовался, чтобы обманывать честных людей, открывали перед ним двери в общество. Однако многое в поведении самозванца, даже совершенство, с которым он играл роль дворянина, свидетельствовало о том, что этот преступный мозг никогда не бездействовал, и все, кто хоть как-то имел с ним дело, жили в постоянной тревоге. Недальновидные люди, считавшие, что достаточно подобно страусу зарыться в песок, чтобы чувствовать себя в безопасности, поздравляли друг друга с победой и искренне верили, что навсегда избавились от монстра. Те же, кто обладал более здравым взглядом на вещи, кого не ослепляли беспричинный ужас или беспочвенные иллюзии, были уверены, что поражение Фэнфэна нельзя считать окончательным. Любой другой бандит покинул бы страну и не думал о возвращении, но преступник такого масштаба, как Главарь банды поджигателей, не мог исчезнуть, не отомстив.

Судья Бувар и его сын капитан Леон, Жан де Монвиль, верный Жако, оржерский судья Фужерон и даже старый аббат Фарронвиль понимали, что их ожидала война не на жизнь, а на смерть. Замок охранялся теперь с удвоенной бдительностью. Жан де Монвиль и Жако остались в Ружмоне, и графиня не возражала. Болезнь, сильно встревожившая ее родных, мало-помалу отступила перед энергичным натиском лекарей, граждан Аке и Брю. Мадам де Ружмон выздоравливала, но пережитое потрясение было столь сильным, что, казалось, ее рассудок помутился. Это стало еще одним испытанием для Валентины, которая, невзирая ни на что, любила мать и кротко переносила бесконечные капризы, ворчание, колкости и бессознательную жестокость графини, когда та вела себя как избалованный ребенок. Девушка черпала огромное утешение в присутствии возлюбленного, чьи нежность и заботливость залечивали раны ее истерзанной души. Какие длинные, чудесные разговоры вели они между собой! Какие сладкие часы проводили в тишине старого замка, озаренного солнцем любви!