— Нет, дорогой Джон, — произнес самый юный из пассажиров. — И это такая ложь, которую Бог прощает.

Разговор затих, и тишину нарушали лишь удары паруса о мачту при качании шлюпки из стороны в сторону. Почти все пассажиры, изнемогшие и ослабевшие от усталости и длительных лишений, пребывали в полузабытьи, не в состоянии думать о тех опасностях, которые готовит им завтрашний день… Будущее представлялось им неопределенным, и, кто знает, не ограничится ли оно несколькими днями… Правда, у несчастных имелся кое-какой запас пресной воды, но чем утолять голод? От нескольких фунтов солонины, которые бросили им на дно шлюпки, отправив на верную гибель, почти ничего не осталось. На одиннадцать человек оставался лишь мешок сухарей. Что делать, если штиль продлится несколько дней? Ведь уже двое суток даже слабое дуновение ветерка не освежило удушающей атмосферы, не говоря уже о внезапных вихрях, похожих на последний хрип умирающего. В таком положении ничто, кроме голодной смерти, не может ожидать бедных путешественников. Трудно рассчитывать, что в этих местах при полном отсутствии ветра встретится какой-либо корабль (в описываемое время еще не существовало пароходного сообщения)[228]. Столь же маловероятна и надежда на то, что при таких условиях шлюпка сможет пристать к какому-либо берегу.

Поистине, надо глубоко верить в Бога, чтобы не впасть в отчаяние, и обладать оптимизмом боцмана с его твердой надеждой на лучшее.

— Я знаю, — бормотал он сам себе, — наступит момент, когда будет съеден последний сухарь. Но если есть желудок и нет провизии, это еще не самое страшное. Вот когда полно еды, но нет желудка, чтобы его наполнять, — тогда действительно беда.

Джон Блок снова стал у руля, а пассажиры расселись по своим местам. Все были молчаливы. Лишь жалобные всхлипывания ребенка да стоны капитана слышались в тишине.

Прошло еще два часа. Шлюпка не продвинулась ни на один кабельтов, лишь однообразное колыхание зыби слегка пошатывало ее из стороны в сторону. На море — ни малейшего волнения. Несколько деревянных брусков, брошенных за борт накануне, по-прежнему болтались на поверхности воды почти на том же месте. Ни разу парус не надулся настолько, чтобы шлюпка хотя бы немного от них отдалилась.

Оставаться у руля совершенно бесполезно, тем не менее боцман не покидал свой пост. Держа руку на румпеле, он старался, по крайней мере, уменьшить качание шлюпки, чтобы избавить спутников от толчков.

Было три часа утра, когда Джон Блок вдруг почувствовал, как легкое дуновение коснулось его загорелого лица, огрубевшего от палящих солнечных лучей.