Лишь сердце билось сильнее обычного. Словно оп добрался на высокую гору быстрым-быстрым шагом.

Оно не хотело сдаваться.

Но потом и оно успокоилось. Стало биться ровно, почти неслышно.

Тогда Борис поднял голову. По-прежнему крепко дул ветер, не сдерживаемый мертвым лесом, по-прежнему сыпал снег из низких туч, по-прежнему, даже ночью, казалось, что светится снег на земле, а небо темно, беспросветно.

«Хоть бы до утра продержаться!.. — подумал он. — Не спать. Как заставить себя не спать? Не поддаваться предательской дремоте?..»

Борис осторожно двинул ногой, зажатой в капкане валежин, застонал, но сон отскочил, словно Дамка, когда он протягивал к ней руку. А когда боль утихла, он подумал: «Как медведь в капкане… — И протер рукой глаза, залитые влагой растаявшего снега. — А если он придет? Или волки…»

Он огляделся. Никого.

«Но ведь звери могут прийти в любую минуту, — билось лихорадочно в голове. — В любую минуту… Вон там… Не глаза ли чьи-то горят? Нет… Карабин в пяти шагах… И костер. И еда… Все в пяти шагах. Кто мне говорил, что когда волки, медведи или лисы попадают в капкан, они отгрызают защемленную лапу… и уходят… Кто мне говорил это? Кто?»

Он пытался вспомнить и не смог, потому что мысли, все внимание его были заняты. Он до рези в глазах всматривался в сумрачную снежную ночь. Едва ему казалось, что бдительность его притупилась, едва утомление брало верх, как он чуть шевелил сломанной и зажатой меж валежинами ногой, и боль — острая, режущая — взбадривала его.

На его счастье, пурга не унималась, и поэтому мороз не был большим. У Бориса оставалась надежда, что сломанная нога, может быть, и не отмерзнет. Перелом, по-видимому, закрытый — крови в сапоге не чувствовалось. Ворочаясь, Борис думал, что Дамка все-таки дрянь — сначала увязалась за ним, а когда он попал в беду, бросила на произвол судьбы, и он теперь все-таки замерзнет, если не сегодня, то завтра. У него недостанет воли самому ампутировать себе стопу, придавленную валежиной, а спихнуть упавшую на ногу пихту не хватит сил.

«Ничего себе, собака — друг человека! — размышлял Борис. — Друг… Какой, к черту, друг!»

Незадолго до рассвета ветер стал стихать. Снег перестал. Но тучи не открывали чистого неба, и не холодало.

Измученный болью и бессонницей, Борис находился в полузабытьи, когда даже смерть не кажется страшной, потому что с приходом ее настанет конец и его мукам.

Теперь он не боялся, что с минуты на минуту могут сверкнуть меж мертвых стволов горящие глаза хищника, и тот, наверное, будет долго присматриваться и принюхиваться к лежащему, пока, наконец, голод, испытываемый зверем, не пересилит в нем страха перед человеком.