— Нет, уж поначалу вы присядайте.

— Садись, я тебе сказал.

Павел Иванович бесшумно опустился на старый венский стул. Полуодетый, костляво-корявый, он и сам был похож на этот стул.

— Ты Сличко видел?

— Кого, кого? — переспросил Петрушин.

— Не играй со мной!

— Где ж его увижу? Когда час придет мой, на том свете. А как на этом-то его увижу? Мертвого и во сне как увидишь — худо. Да и зачем мне его во сне видеть?

— Понятно, — Привалов подавил усмешку, и я сперва не понял, поверил ли он, но следующий вопрос прокурора все прояснил: — А ты в воскрешение людей веришь? Воскресшим он не приходил к тебе?

— Нет-нет! — Петрушин даже сложил ладони, прижал руки к груди.

— А ты припомни. Вчера вечером, например? Не могла ж молодая жена отбить тебе память до такой степени, что ты не помнишь, кого видел вчера вечером?

— Вчера? Вечером? — Хитрые глаза забегали в поисках спасительного решения. — Так я не знаю. Кто-то стучал. Вот как вы. Только зачем открывать — вдруг какой покуситель?

Последнее слово подстегнуло меня: мог ведь он считать своим соперником Елышева, мог бояться его? И я позволил себе вопрос, не спросив разрешения у прокурора:

— Скажите, стучали однажды? Кто-то приходил один раз или потом вернулся?

— Один, — быстро ответил Петрушин. — Один. Я ж помню.

Обученный прокурором, я готов был сделать вывод о том, что он врет, по скорости ответа. Но, вероятно, в данном случае человек и правду мог сказать сразу: обдумывать ему ничего не надо, знает же он, один раз стучали или два. Интересно вот, кто это был? Действительно Сличко или, быть может, мой новый знакомый из Красных казарм?

— Ты так и не отозвался? — спросил Привалов.

— А то как же? Отозваться — так и открыть надо.

— Понятно.

— Ну, товарищ прокурор, зачем мне темнить?

— Я и не говорю, что ты темнишь. Ты просто врешь. Сейчас я позову твою молодуху, и доктор задаст ей один вопрос. Не мог разве кто-нибудь к ней заглянуть, узнать, как устроилась в новом жилье?