Марков кончил читать и осторожно закрыл журнал. И вдруг услышал Галин голос за спиной:

— Что же вы не смеетесь?

— Над этим не смеются, — не оглядываясь, ответил Марков.

Они долго молчали.

— Зачем написала это в журнале? — спросил Марков, по-прежнему не оглядываясь на девушку. — Так или иначе, извини… Это останется между нами…

Галя помолчала и вдруг с вызовом сказала:

— Я же видела, как вы начали читать. Даже еще раньше подумала, что вы прочтете. Я хотела этого. Да, хотела… Знайте! Это помогало мне работать, верить в успех нашего дела, жить. Я не стыжусь этого ни перед вами, ни перед кем угодно. Разве только перед ним…

— А разве я тебя стыжу? — обернулся Марков. Галя восторженными глазами смотрела поверх него.

— Дурочка, я могу только жалеть, что я не Рудин.

Галя продолжала смотреть вверх.

— А я и про вас напишу. Как считала вас человеком без сердца и вдруг открыла, что вы похожи на моего отца, которому можно было сказать все.

Марков молчал. Он хотел было сказать спасибо, но удержался, испугался, что голос выдаст его волнение. И тут же разозлился на себя за то, что он все еще боится показаться Гале просто человеком.

Галя ушла в свой угол, включила рацию и стала слушать эфир, лицо у нее было совершенно спокойным, серьезно-сосредоточенным, как всегда во время работы.

Все еще сердясь на себя, Марков вышел на воздух. Над городом поднималось нежное прозрачное утро. На деревьях больничного парка галдели грачи, и, кроме этого зовущего в детство крика, ничего не было слышно. Войны будто и нет вовсе. Марков медленно обошел вокруг здание морга и, еще раз оглянув тихий утренний мир, стал спускаться в подвал. Еще на лестнице он услышал голос Гали: ему показалось, что она поет. В дверях она чуть не сбила его с ног.

— Рудин жив! Рудин жив! — кричала она, и в руке у нее трепетал бланк радиограммы…

Глава 59

Глава 59

Ранним утром через город начали проходить наши войска. Первыми вошли танки. Вид у них был далеко не парадный: траки — в глине, броня — в шрамах, белесая от пыли. На танках сидели и лежали пехотинцы. Выбежавшие на улицу горожане махали им руками, кричали «Ура!». Пехотинцы отвечали на приветствия, но им было не до праздничных эмоций. Они отдыхали после одной тяжкой работы, направляясь к другой. Война откатывалась дальше на запад, и эти парни на танках были ее передним валом.

Потом сплошным потоком шли грузовики с мотопехотой. Но и мотопехота в городе не задержалась — двинулась дальше, к Минску. И только в полдень в городе появились машины и военные люди, которые дальше не пошли. И сразу в город точно вошла сама жизнь. Задымили походные кухни, запахло борщом и чуть пригорелой кашей. В уцелевших зданиях торопливо размещались штабы; связисты, весело переругиваясь, тянули к ним телефонные линии. На центральной площади появилась регулировщица движения — девчушка небольшого роста в солдатской гимнастерке, с повязкой на рукаве и с флажками в быстрых руках. На столбе возле почты заорало радио — передавалась ученая беседа о борьбе с сорняками на хлопковых полях… Да, в город вернулась жизнь.