— Ты пачкун и неудачник, да, да! Что за картины ты написал? Какие-то мутные акварели и кошмарные плакаты. И ни одной картины ни разу не выставил, даже здесь, в Сан-Франциско.

— Вы позабыли, дядюшка. Одна моя картина висит в одной из комнат этого самого клуба.

— Нелепая мазня! А музыка? Твоя бедная глупая мать тратила сотни на то, чтобы обучить тебя музыке, но ты и тут провалился. Ты и пяти долларов не заработал. Ну, хоть проаккомпанировал бы кому-нибудь на концерте. Романсы твои? — Чушь, которую никто не печатает и никто не поет, кроме бездельников, прикидывающихся богемой.

— Я выпустил книжку. Помните, книжку сонетов? — робко возразил Кит.

— Во сколько она тебе обошлась?

— Сотни в две долларов, не больше.

— Еще чем-нибудь можешь похвастаться?

— Одна моя пьеска ставилась на открытой сцене.

— И что ты получил за нее?

— Славу.

— И ты когда-то умел плавать и пробовал ездить верхом! — гневно воскликнул Джон Беллью, ставя стакан на стол с ненужной стремительностью. — Скажи, ну куда ты годишься? Тебе дали хорошее воспитание, но даже и в университете ты не играл в футбол. Ты не умеешь грести. Ты не умеешь…

— Я занимался немного боксом и фехтованием…

— Когда ты боксировал в последний раз?

— После университета — ни разу; там считали, что я прекрасно определяю расстояние и время удара, но только…

— Продолжай.

— Меня считали «беспорядочным».

— Скажи прямо: лентяем.

— Я так и думал, что это смягченное выражение.

Мой отец, сэр, а ваш дед, старый Исаак Беллью, одним ударом кулака убил человека, когда ему было шестьдесят девять лет.

— Кому? Человеку?