— И он обязан любить ее и не смеет ее мучить! И вы, как его командир, должны сказать ему…

Сонины черные брови сошлись над переносицей, глаза заблестели, щёки горели.

— Кому? — спросил Лунин, делая вид, что ровно ничего не понимает.

— Вашему Татаренко!

Соня встала.

Вмешательство необходимо было немедленное.

И Лунин засмеялся.

Он вслушивался в свой смех и радовался, что смеется так естественно.

— Татаренко? А при чем здесь Татаренко? — Лицо его выражало полное недоумение. — Вздор! Чепуха! — Он продолжал смеяться. — Вот уж кто-кто, а Татаренко не имеет к Хильде никакого отношения. За полтора года, что Татаренко в эскадрилье, он ни разу даже не взглянул на Хильду. Да и Хильда не из таких, чтобы заглядываться на молодых людей, которые не обращают на нее внимания… И от кого это вы наслушались такой чуши? Наверно, от этого младенца, от Славы. Уморительно! Слава рассуждает о любви, вот до чего дело дошло!..

Лунин смеялся, а Соня слушала, и лицо ее яснело.

— Я давно его не видела… — сказала она.

— А хотели бы повидать?

— Где он? — спросила Соня, порозовев.

— Он внизу… На набережной против университета… Озяб наверно… Он не хотел подняться…

— Не хотел? Почему?

— Он боится.

— Боится?

— Боится, что вы ему будете не рады…

Соня вскочила с табурета, потом села опять.

— Пойдите за ним, — сказал Лунин. — А я вас здесь подожду.