Клятов грабил с кем-то другим. С кем, я не знаю. Вот если хотите правду, то и пишите. А о встрече в Колодезях и речи не было.

– Подождите! – Глушков негромко хлопнул ладонью по столу. – Вы только сейчас подтвердили, что уславливались с Клятовым встретиться. Так это или не так?

– Все не так. И Клятов знает, что я с ним не ходил к

Никитушкиным. Так что он нарочно врет, чтоб меня запутать. А я отрицаю. Все отрицаю. Так и запишите. И больше я все равно ничего не скажу.

– Хорошо, – говорит Глушков, – значит, вы отрицаете все свои прежние показания?

– Да, отрицаю.

– Вы говорите, что условились с Клятовым ограбить

Никитушкиных, но в последнюю минуту одумались и убежали?

– Да, одумался, понял, что я хоть и пьяница, и ничтожный, пустяковый человек, и жену бросил с ребенком, а все-таки не преступник.

– Зажигалку у Никитушкиных потеряли вы или Клятов?

– Я же говорил, – растерянно отвечает Груздев, – Клятов у меня в залог ее взял.

– Клятов, кто потерял зажигалку – вы или Груздев?

– Я ж говорил, гражданин следователь, какой дурак двести рублей даст под залог этой штуки. Пятерка ей красная цена. Груздев сам, наверное, и потерял.

Глушков быстро пишет. Он почти точно передает содержание речи Груздева. Он сокращает только подробности, которые кажутся ему несущественными для уголовного процесса. Они и в самом деле несущественны. Но только вместе с ними уходит из показаний Груздева сторона, так сказать, эмоциональная, уходят те чувства, которые толкали Груздева на бегство из дома, на письмо, оставленное братикам, на все поступки, которые, если оценивать их с точки зрения логики, были поступками нелепыми, странными, необъяснимыми.

И все-таки, если смотреть на протокол как на перечень поступков, он был совершенно точен. Груздев, перечтя его, не нашел никаких упущений. Он почувствовал только, что песенка его спета и что все то, что совершенно ясно ему, и братикам, и Афанасию Семеновичу, теряет какой бы то ни было смысл, какое бы то ни было правдоподобие в этом точном переложении языком протокола. Вслух он прочел последнюю фразу: «Больше добавить ничего не имею», вздохнул и расписался на каждой странице.

Конвойные увели его.

Клятов аккуратно перечел свои показания, подписал их буквами хотя и аккуратными, но явно обнаруживающими малограмотность, и, пока вызывали конвойных, пустил еще последнюю ядовитую стрелу вслед Груздеву.

– Да, брат, – сказал Клятов задумчиво, будто себе самому, ни к кому будто бы не обращаясь, – когда уж попался, так турусы нечего разводить. Что сделал, то и признай. Нечего себе и людям голову морочить.