…В доме Шарипа Ишхаева, что стоит вторым от въезда в Чешму, живут гости. Они приехали с попутной автомашиной. Ишхаев, как полагается, предъявил документы своих родственников и друзей председателю колхоза, зарезал барашка, угощал гостей кябабом и пловом.

Старшему гостю, двоюродному брату Шарипа, как о нем было сказано председателю колхоза, лет пятьдесят, что и видно по сухой, жилистой фигуре, чуть согнутой в плечах, и по глазам в сеточке мелких морщин. Зовут его Исхаком. Племянникам Ахмаду и Исмаилу лет по тридцати, они сильные мужчины, в цвете лет. Четвертый, Юнус, недавно вышел из юношеского возраста, но уже крепок и, как видно, силой не обижен.

Уборка зерновых хлебов была уже окончена, а коробочки хлопчатника еще не раскрылись, поэтому Ишхаев второй день свободно проводил со своими гостями и родичами. Много ели, много пили. Но за стенами, окружавшими усадьбу Ишхаева, было тихо: ни заунывных звуков двухметрового медного карная, ни песен. Доносился только глухой бой бубна.

Коран запретил мусульманину пить перебродивший сок виноградной лозы, но в нем ничего не сказано о хлебной водке, о курении опиума или гашиша-анаши, зелено-коричневого сока индийской конопли. Мало кто считался в Чешме и Дуабе с указаниями корана, а водкой сельский кооператив торговал слабо. Среди узбеков хранится врожденное убеждение против пьянства. Два литра купил в сельпо Ишхаев, и то продавец шутил:

– Зачем так много? Ой, Шарип, берегись, сам пьяный будешь, гостей напоишь, головы заболят, пожалеете.

Знал продавец, что сам Ишхаев выпить не прочь.

Ишхаев вышел за ворота своего дома и остановился на улице, безразлично глядя в степь, мимо стены следующего и последнего дома кишлака.

А все же водка действовала на голову. Ишхаеву вспомнился августовский день двадцать второго года, молодость. Конь у него был кровный туркменский, злой жеребец. Красных было всего два эскадрона, может быть три.

А у Энвер-паши тысяч пять всадников, как цветами пятнавших степь яркими халатами. Эх, не будь у красных пулеметов… Ишхаеву пришлось быть рядом с Энвером, и чуть не первым увидел он, как поползло с коня вниз пробитое пулей тело паши.

Но ушел Ишхаев и немало еще погулял басмачом, прятался, ускользал и опять был в седле. Только в тридцать втором году успокоился окончательно, сумев скрыться от красных после разгрома Ибрагим-бека. Сначала осел в

Карши, потом сюда перебрался, женился. А ниточку все же за собой тянул. И вот его вспомнили…

Все, что сейчас Ишхаев видел перед собой, он знал до мельчайших подробностей. Вправо в степь отходил глубокий овраг. Недавно в колхозе побывали трое изыскателей, и пошли разговоры, что когда-то по долине протекала река. Нет, эту реку люди сами выдумали, глядя на сухое русло. Какие тут реки! Так, лет тысячу рыли степь зимние воды, вот и нарыли.