Он приходил к ней во двор, осторожно выбирал место, чтобы не передавить кур и цыплят, медленно опускался на землю и прислонялся спиной к амбару. Тотчас к нему сбегались цыплята и с удовольствием выклевывали свалявшуюся меловую пыль из швов и складок его одежды; а порою несмышленый котенок миссис Кэддлс, ничуть не опасавшийся великана, выгибал спину дугой и начинал стремглав носиться взад и вперед: со двора в дом, в кухне –

на печку, снова кувырком вниз, во двор, и по ноге Кэддлса, по боку ему на плечо… мгновенное раздумье… прыг! – и опять все сначала. Иногда, расшалившись, зверек впивался когтями в лицо Кэддлсу, но тот не решался его тронуть –

такая кроха, еще раздавишь! Да он и не боялся щекотки…

А потом он ставил мать в тупик каким-нибудь неожиданным вопросом.

– Матушка, – говорил он, – если работать – это хорошо, почему же не все работают?

Мать поднимала на него глаза и отвечала:

– Это хорошо только для таких, как мы.

Сын задумывался.

– А почему? – спрашивал он. И, не получив ответа, продолжал: – Для чего люди работают, матушка? Почему я день-деньской ломаю камень, ты стираешь белье, а вон леди Уондершут катается себе в коляске да разъезжает по красивым чужим краям, а нам с тобой их сроду не видать?

– Потому что она леди, – отвечала миссис Кэддлс.

– А-а! – И юный Кэддлс опять погружался в раздумье.

– Благородные господа нам, беднякам, дают работу, –

говорила миссис Кэддлс. – А без них на что бы мы жили?

Эту мысль тоже надо было переварить.

– Матушка, – снова начинал сын, – если бы на свете не было господ, наверно, все принадлежало бы таким, как ты и я, и тогда…

– Господи помилуй! Чтоб тебе провалиться, парень! –

восклицала миссис Кэддлс (благодаря отменной памяти она после смерти своей мамаши превратилась в такую же красноречивую и решительную особу). – Как прибрал бог твою бедную бабушку, так с тобою никакого сладу не стало! Не лезь с вопросами, не то наслушаешься вранья.

Коли мне на твои вопросы всерьез отвечать, так я со стиркой и до завтра не управлюсь, а кто отцу обед сготовит? Сын смотрел на нее с удивлением.

– Ладно, матушка, – говорил он. – Я ведь не хотел мешать тебе.

И продолжал размышлять.