– Не стерли, жив! – кричал он. – Цветешь! И тряс руку.

– А Петелина Костю не забыл? На вашей же, Тамбовской, улице дом. Учился в уездном.

Еще бы забыть Петелина, пьяницу с тринадцати лет, знаменитые на весь город голуби. Все сверстники стремились быть в его шайке.

Из-за плеча Степана выглянули опухшие, в красных подушечках глаза, тоже какого-то голубиного отлива, и выдвинулась помятая мордочка под засаленным картузом.

Воробков пожал горячие потные дрожащие пальцы знаменитого озорника. Немыслимо вытертое пальто и рваные туфли на Петелине, сильно смахивавшие на опорки, как и запах, распространяемый обоими приятелями, сразу помогли найти нужный тон.

– Где это вы так с утра насосались?

– С вечера до вечера и с ночи до утра! – запел Блазнин.

– Ну, что ж, ради встречи к Егорычу? – воскликнул

Петелин, перебивая, и боязливо скривил губу: вдруг не согласятся?

– Неужто и Егорыч существует?

Егорыч, славный шинкарь довоенных времен, у которого пьянствовали все учащиеся города, как оказалось, теперь заведовал пивной кооператива. Он приветливо сквернословил у стойки, как встарь. Сидя за столиком и прихлебывая пиво, Блазнин и Воробков, перебивая друг друга, припоминали пьяные проказы юности. Но они были однообразны, восклицаний хватило ненадолго.

– Бывало, забежим к нему вечерком, норма была – бутылка втроем, по чайному стакану выпьем, хлебушком закусим – и на Московскую!

Петелин сбегал за водкой. Воробков отказался.

– А в те времена какой вкусной она была, и хмель был неземной.

– Ну, она и теперь хороша, – заметил Петелин.

Он только что вышел из тюрьмы, разговаривал на непонятном языке, остроумничал об алиментах и абортах.

Блазнин заливался частыми и тонкими смешками. Воробков в годы ученья не очень водился с ровесниками. В зрелости и в Москве, уважая столичное общество, он привык к людям, к шуму. Он был безоружен против афоризмов Ланина, едкости Несветевича, от докучной же провинциальной болтовни легко защищался вялой скукой и высокомерно предавался своим размышлениям. Опьянев, Блазнин помрачнел.

– Прозябаем, Гриша, делов никаких. Даже все наши барышненки в Москву подались. Содержать хороших женщин не на что.

– Да наши-то, поди, все старые, – сказал Воробков. –

Детей понарожали. Кончилась, брат, молодость!