Джельсомина улыбалась, когда Якопо уверял ее, что влюбленные теперь в безопасности, но, услыхав его просьбу, девушка помрачнела. Она молча пошла вперед, и через короткое время оба стояли у ложа старика. Заключенный, казалось, не заметил их появления, и Якопо вынужден был окликнуть его.

– Отец, – сказал он с той особенной грустью в голосе, которая всегда появлялась у него в разговоре со стариком, –

я пришел.

Заключенный обернулся и, хотя он, очевидно, страшно ослабел со времени последней встречи с сыном, на его изможденном лице появилась едва заметная улыбка.

– Ну что, сынок, как мать? – спросил он с такой тревогой, что Джельсомина поспешно отвернулась.

– Она счастлива, отец, счастлива…

– Счастлива без меня?

– В мыслях она всегда с тобой, отец.

– А как твоя сестра?

– Тоже счастлива. Не беспокойся, отец! Они обе смиренно и терпеливо ждут тебя.

– А сенат?

– По-прежнему бездушен, лжив и жесток, – сурово ответил Якопо и отвернулся, обрушивая в душе проклятия на головы власть имущих.

– Благородных синьоров обманули, донеся им, что я покушался на их доходы, – смиренно сказал старик. –

Придет время, и они поймут и признают это.

Якопо ничего не ответил; неграмотный и лишенный необходимых знаний, которые даются людям правительствами, отечески заботящимися о своих подданных, но обладая от природы ясным умом, он понимал, что система правления, провозглашающая основой своей некие особые качества привилегированного меньшинства, ни за что не допустит сомнения в законности своих поступков, признав, что и она способна ошибаться.

– Ты несправедлив к сенаторам, сынок. Это благородные патриции, и у них нет оснований зря наказывать таких людей, как я.

– Никаких оснований, отец, кроме необходимости поддерживать жестокость законов, по которым они становятся сенаторами, а ты – заключенным!

– Ты не прав, сынок, я знал среди них и достойных людей! Например, последний синьор Тьеполо: он сделал мне много добра, когда я был молод. Если бы не это ложное обвинение, я был бы сейчас первым среди рыбаков Венеции.

– Отец, помолимся вместе о душе синьора Тьеполо.

– Разве он умер?