Сачков считал достойными уважения только двух: человека и четырехтактный мотор. Все-таки я решил напомнить ему о ночном монологе.

– Бывают чудаки позанятней.. Я слышал, как один моторист беседовал с движком. .

Сачков немного смутился.

– Быть может, это помпа шумела? – спросил он осторожно. – Когда эта чертовка визжит, мне самому кажется, будто кто-то...

– Ну нет! Я могу повторить хоть при всех.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

– Знаешь, Алеша, – заметил миролюбиво Сачков, – мне сдается, что нерест – довольно занятная штука. . Особенно рыбья пляска или драка с гольцами.

– А ты бы чаще смазывал помпу, – посоветовал я. –

Кажется, она действительно иногда заговаривает.

Команда стала готовиться к встрече со шхуной. Сачков сменил смазку, осмотрел винт и выслушал мотор с помощью стетоскопа из шомпола и мембраны. Я проверил шпангоуты и навел на выхлопной трубе зеленую полоску –

знак пограничного катера. Косицын принялся тренироваться в передаче донесений флажками, а Колосков, третий месяц учивший японский язык, сидел в кают-компании, без конца повторяя:

– Конници-ва! – Здравствуйте! Даре-га сенчоосан? –

Кто капитан? Коно фунева нан-то мооси масу ка? – Как называется это судно? Доко-кара кита-но дес-ка? – Откуда пришли?

Потом он начинал командовать, как будто мы уже задержали и взяли хищника на буксир.

– Юкинасай! Пойдем! Торикадзи, омокадзи! Право руля, лево руля!

. .Шли вторые сутки. Ветер упал, но шхуна не возвращалась. Каждые полчаса с берега сообщали:

– Туман. . Видимость скверная. . Рыбаки выгружают четыре кунгаса... Шхуны не обнаружено...

Колосков помрачнел. Он ничего не говорил Сачкову, но видно было – старшина жалеет, что пошел на сомнительную авантюру. Ожидание стало особенно тягостным, потому что со всех сторон слетались комары. Уссурийские тигры – ягнята по сравнению с этими неистово кровожадными тварями. Воздух был тускло-серый и звенел, точно балалаечная струна. Кожа наша горела даже под бушлатами. Мы дышали комарами, ели их с кашей, глотали с чаем.

Люди мазались черемшой77 и мазутом, делали накомарники из тельняшек, заматывали полотенцами шею, курили махорку пополам с хвоей и листьями. А полчища все прибывали. Стоило провести рукой по шее, как ладонь оказывалась в крови.

Колосков держался бодрее других. У него совсем заплыли глаза и шея приняла оттенок давленой вишни, но он твердил довольно настойчиво: